Тайны острова Пасхи

Славно, славно! Вот уже обнаруживается обходное движение.

― Вся моя дружба принадлежат вам, Клара. Говорите.

― Правда?.. Вы мне откровенно выскажете свое мнение?

― Откровенно.

― Ну, так вот. Жан, я хочу признаться вам: мне кажется, что я ошиблась в чувстве, которое испытывала к тому... кого вы знаете. Сперва его скромное и терпеливое упорство, потом его изысканная, предупредительная, внимательная нежность окружили меня теплой атмосферой, лишили меня воли, создали мне иллюзию любви. Я очень искренно думала, что это любовь. Впрочем, вы меня достаточно знаете, и знаете, что без этого я никогда не могла бы принадлежать ему...

Я ловлю пальцем и рассекаю кольцо дыма моей сигаретки. Она продолжает:

― Вы знаете, и только вы один это знаете, что я теперь огибаю опасный мыс: тридцать лет. Я становлюсь старухой...

Я смотрю на ее гладкую и нежную кожу, детские губы, глаза без морщин, на ее лишь слегка пополневшее тело, легко облегаемое платьем, ― и пожимаю плечами.

― Да, да! Может быть, не телом, но душою; я становлюсь рассудительной, я размышляю, думаю, и вы не поверите, Жан, какую пустоту нахожу я в своей душе.

Этот рассудительный тон ― верх искусства!

― Видите ли, Жан, в своей молодости я слишком много времени потратила даром. Я была светской женщиной, которую обожали, лелеяли, за которой ухаживали; могу сказать это без ложного стыда, потому что вы сами знаете. Я могла принимать за счастье эту мишурную и бурную жизнь. Моей единственной заботой было нравиться и блистать; и мне кажется, что я достигла этой цели с большим успехом, чем сама того хотела.

Но теперь я чувствую, что в душе моей рождается новое чувство: потребность любить истинной любовью, жертвовать собою, даже страдать. Это чувство иногда подступает как рыдание к моему горлу и душит меня, и я хотела бы обнять того человека, который заслужил бы это счастье, потому что я думаю, что для него это будет настоящим счастьем. Вы согласны с этим?

Мой неопределенный и вежливый жест можно истолковать как угодно.

― Вы знаете, с каким ужасом я всегда относилась к любовным авантюрам. Принести в дар это прекрасное драгоценное чувство какому-нибудь незнакомцу, рисковать разочарованием ― на это я не чувствую мужества. Когда в мои годы любишь, Жан, то это, по-видимому, навсегда...

Боже, какая банальщина! Как! Вы, прекрасный дипломат, отправляетесь на войну с таким заржавленным оружием?.. Я был о вас лучшего мнения!.. Но подождем!

― Тогда я мысленно вернулась к своему прошлому; я вызвала в памяти небольшое количество людей, ― вы всех их знаете, ― которые любили меня и которых я любила; я постаралась выбрать из них того, который был бы самым достойным этой новой и окончательной любви...

― Не хотите ли еще немного портвейна?

― И мне кажется, что я нашла...

― Рекомендую вам это печенье, оно превосходно.

― Жан!.. Не насмехайтесь, все это очень серьезно. Вы страдали из-за меня, я это знаю, и прошу у вас за это прошения. Я чувствую, в свою очередь, что начинаю страдать из-за другого. Вы ― мой друг, простите меня, посоветуйте мне!

Я начинаю чувствовать смущение. Она кладет свою красивую ручку на мою руку. Она наклоняется ко мне, и через вырез ее корсажа я вижу, как порывисто она дышит; умоляющее лицо тянется ко мне; губы сложены в просящую гримаску и готовы к поцелую; обрамленные длинными ресницами глаза светятся искренним волнением. Жаль, что сцена недостойна артистки: хорошо сыграно!

― Чтобы дать вам совет, Клара, мне надо было бы знать этого человека.

― Вы его знаете!

По-видимому, в ее маленьком мозгу решено, что мне не избежать объяснения. И я говорю, точно бросаясь в холодную воду:

― Кто же он?

Глаза ее становятся более нежными, и она робко опускает их, отвечая мне:

― Скульптор Форнари.

Это!.. ах!.. это!.. Браво. Клара! А я-то еще жалел ее, видя, как банально она фехтует. Как ловко замаскировала она этот удар! Как быстро нанесла его растерявшемуся противнику! И все-таки это удар по воздуху, мой прекрасный бретер; или иначе: ваша шпага согнулась, на мне крепкая броня. Впрочем, я охотно отсалютовал бы на такой мастерский удар, но вот вы уже снова становитесь в позицию. Внимание!..

― Форнари?.. ― говорю я. ― Постойте... Ах, да! Это тот высокий парень, весь обросший волосами, близорукий, как сова, декламировавший вам стихи Мюссе и смотревший на вас вытаращенными глазами с воспаленными веками? Какой вздор!

Зачем эта критика, эта оценка? Смотри, старина Жан, это ошибка, и противник подчеркивает это своей снисходительной улыбкой:

― Какой вы злой! Что он вам сделал, этот бедный Анжелико?

Его к тому же зовут Анжелико! Это верх всего. Но я овладеваю собой:

― Мне? Ничего, насколько я знаю. Я его так мало знал. Быть может, он очень мил при интимном знакомстве.

― О! Очарователен!

― Даже очарователен? А разве он был прежде... подскажите же мне!

― Моим любовником? Нет, никогда! У нас были очень нежные разговоры, мы заходили далеко... но не до конца. Тогда меня любили вы, Жан.

Ей неизвестно, что я точно знаю, докуда «доходили» эти разговоры. И я знаю также, что Форнари, устав от этой связи, не желает возобновлять ее.