Тайны парижских манекенщиц

Я хорошо знаю яростное желание развеять в пыль всю критику. Это похоже на щемящее ожидание провала, царящее на подмостках театра в вечер премьеры. Парижане знают, о чем я говорю: на генеральных репетициях театров Эдуарда VII или «Мариньи» царит такая же атмосфера, как и на показах наших коллекций. Но она усугубляется тем обстоятельством, что у нас хозяин одновременно автор, постановщик, декоратор и почти продюсер «пьесы», и он же тремя ударами дает сигнал к началу спектакля. Постановка такой пьесы стоит в двадцать раз дороже постановки любой комедии, а двести моделей – то же количество героев, которых нам предстоит сыграть: царственная особа или вамп в облегающем вечернем платье, снобка в коктейльном платье, строгая персона в костюме…

Двадцать или тридцать раз на дню, меняя одежду, мы меняем собственную шкуру, однако не забываем о той частичке нашей личности, составляющей стиль показа.

Между манекенщицей и платьем завязываются почти те же отношения, что между актрисой и ролью, из которой она выжимает все лучшее. Обе пытаются не только передать намерения автора, но и приятно удивить, открыв ему некоторые стороны его произведения, какие он не предусмотрел, высветив достоинства, о которых он и не думал и с восхищением примет. Иными словами, надо играть.

Истинная правда: о коллекции можно сказать то же самое, что и о театральной пьесе. В каждой рукописи заложено по крайней мере три пьесы: что написал автор, что играют актеры и что видит публика. И неудивительно, если мы в кабинах испытываем те же терзания, что заставляют биться сердца молодых премьеров в своих уборных, у тех и других влажные ладони, кругом голова и возбуждение, сменяющееся отчаянием. И те же катастрофы последней минуты за занавесом, внезапно отказавший прожектор или непросохшая краска декораций выливаются у нас в оплошности в подборе обуви или драгоценностей, их надо менять в последнее мгновение, а их никак не несут. Инцидент оборачивается чуть ли не трагедией, усиленной, как кажется, враждебным присутствием сотен глаз, которые через мгновение вонзятся в тебя. Этим, думаю, можно объяснить страх, презрение и враждебность, охватывающие в день больших премьер актеров, драматургов, модельеров и манекенщиц к горстке критиков, от которых зависит их жизнь.

Я прекрасно понимаю, что они – ремесленники наших побед, как и наших поражений, и знакома с великолепными журналистами, чьи статьи мы отслеживаем. Но как много тех, кто считает себя носителем хорошего вкуса, но чьи облик и манеры выдают посредственность и даже вульгарность. Неспособные к творчеству пустышки, ужасающие старые дамы с пальцами в барочных кабошонах[267], на них мы смотрим с печалью и раздражением. Они шавками брешут вслед создателям моды, творцам, не жалеющим денег и здоровья для своего искусства.

Уф! Я столько наговорила, но тем хуже! Если читатель удручен моими словами, он, надеюсь, лучше поймет наши полугодовые нервные срывы, которые, похоже, как и страх актеров, свидетельствуют о таланте. Сколько величайших актеров блистают на генеральных прогонах, а потом срываются! Это справедливо и для нас. Будем играть в честную игру и воздадим должное критикам.

Ансамбль от Бальмена, 1952

Сегодня хозяин дружеским шлепком вытолкнул меня на дорожку и придал мне уверенности. И сразу ушел мандраж. Прежде всего я верю в коллекцию, которую он поручил мне представить и защитить, начав со смелого платья, поражающего сочетанием необычных тонов. Мы с публикой остались с глазу на глаз! Бесстрастным голосом объявляю название своей модели и, берегись, вступаю на опасную узкую дорожку. Они в зале, эти ужасные критики, я знаю каждого и каждую. Выбираю стратегию великих битв, самую проверенную. Пусть каждый примет на свой счет улыбку, которую я не адресую никому. Бах! Кажется, платье и я попали в яблочко: вижу, как головы склонились над блокнотами. Если их заинтересовала первая модель, у коллекции есть шанс «зацепить». Примерно то же говорит Жан-Луи Барро[268] – да простит он меня – o своих постановках в «Мариньи»: «Майонез удался». Теперь надо, чтобы он не скис.

Кажется, успех придал новый блеск моим глазам и движениям. Я слилась в одно целое с моделью, как всадник с лошадью: я в своей «тарелке». Порхая, как балерина, пытаюсь сохранить безмятежность королевы, ловко избегая подножек стульев и ног у самого края дорожки. Скольжу по огромному серому салону, где взлеты моей юбки вызывают восхищенный шепот, слышу часть похвал – самый лучший допинг – и возвращаюсь в кабину без излишней спешки и медлительности.

Хозяин спрашивает: «Прошло?»

– Потрясающе! Они все время строчили в блокнотах! (Он, кстати, прекрасно знает, что все прошло удачно, но успешные авторы все на один манер: любят слушать, как ими восхищаются.)

– Тогда, дорогуша, поспеши и не забудь развязать вот это, чтобы показать декольте.

– Будьте спокойны, я их точно «поимею» с этим платьем!