Тайны Питтсбурга

Я побрился и, повинуясь странному порыву, облачился в «боевую амуницию» — насколько это понятие вообще ко мне применимо, — а именно в джинсы, черную футболку и высокие черные кроссовки. Потом я встал перед зеркалом, оплакивая свою слабость, пытаясь решительно сжать губы и прогнать растерянность из взгляда. Я ощущал головокружение, тревогу и чувство, которое можно назвать радостью, поскольку у меня появился вкус к той смеси страха, озарения и странной свободы, которую я испробовал во время двух предыдущих раундов Криминала. Я выбежал на Форбс-авеню, чтобы дождаться его там. Первое разочарование настигло меня, когда я увидел, что неудачно экипировался. Кливленд в своем блейзере выглядел так, будто был приглашен на ужин к престарелой тетушке. Я же всем своим видом демонстрировал готовность ограбить ее дом и украсть кормушку ее любимой птички. Мы обменялись обычными приветствиями. Он поднял щиток на шлеме, и я увидел огненно-яркую отметину на щеке, под левым глазом.

— Посмотрите-ка на него! Ха! — Он быстро улыбнулся. — Садись!

Я сел, боясь спросить о кукле, и крепко обвил его руками. Что-то было не так. Я почувствовал обреченность в голосе Кливленда. Лихая хмельная аура человека, зашедшего слишком далеко, теперь превратилась в едкий запах опасности.

— Твой отец — урод, — начал он и быстро рассказал мне, крича против ветра, что делал последние два часа и от кого, по его мнению, спасался бегством.

— При чем тут мой отец? — проорал я. — Ты просто параноик. Какая ему разница, чем ты занимаешься у Карла Пуники?

Он сбросил скорость, и мы повернули к Шинли-Парку. Ветер внезапно прекратился.

— Потому что он урод! Потому что, черт возьми, я развратил тебя. Кто его знает? Я привел тебя на скотобойню за палаткой, где твоя семья торгует хот-догами. Видит бог, существует еще немало такого, что ты, возможно, пожелал бы узнать. Он бы этого не вынес.

Я не ответил. Мы подкатили к Фабрике по Производству Облаков, которая озарялась лишь светом далеких уличных фонарей. Едва мы стали огибать ее, как издали, от библиотеки, донеслась полицейская сирена. Мы оба увидели машину. Копы свернули к стоянке возле музея и заглушили мотор.

— Переждем тут немного, — произнес он, поворачиваясь ко мне. Я почувствовал сильный запах виски. — Я хочу, чтобы ты побыл со мной немного, ладно, Бехштейн? Пожалуйста! — Я знал, что он принципиально не признает слова «пожалуйста». — Будь моим прикрытием.

Полицейская машина проехала мимо. Медленно, но проехала, и лица сидящих в ней копов казались спокойными и безмятежными.

Я выдохнул.

— Ладно, — согласился я и впервые за четыре дня почувствовал, как меня покидают сомнения. Я пожал его за плечо со всей нежностью, какое можно вложить в пожатие. — Буду. Что это за кукла?

Вместо ответа он потряс ею в воздухе.

— Понятно, — сообразил я. Мне даже захотелось их увидеть. Увидеть краденые драгоценности. Кого не взволнуют эти два слова?

— Минутку, — проговорил он, соскальзывая с мотоцикла. Он направился к Фабрике с куклой в руках.

Я наблюдал, как он спускается по склону холма. Мне никогда не приходило в голову, что все это время я с успехом избегал участия в семейном бизнесе не столько в силу собственного желания, сколько по воле моего отца. Я всегда считал, что разочаровываю его своей конфузливостью, своим равнодушием и подростковым пренебрежением. А потом я подумал: «Минуточку, меня что, арестуют? Так, все отменяется».

— Что ты с ней сделал? — спросил я Кливленда, когда он снова появился передо мной, похлопывая себя по карманам пиджака, который был ему мал. — Тебя кто-нибудь видел?

— Т-теперь при мне нет никаких вещественных доказательств, — устало произнес он, с трудом переводя дыхание. — Меня никто не видел. И пусть Фабрика благословит и с-сохранит моего ребеночка! А теперь послушай меня. Вот что мы с тобой будем делать. Я должен ехать на Вард-стрит, чтобы забрать моего наставника. Я возьму его грузовик — у него есть замечательный грузовик, — и мы приедем за тобой.

— Почему я должен ждать именно здесь?

Он схватил меня одной рукой за локоть, другой за предплечье и рывком поднял в воздух, дюйма на четыре над седлом. Было больно.

— Слезай, — рявкнул он, резко ставя меня на ноги. Для стороннего наблюдателя все выглядело так, будто он собирался меня побить. — Ты останешься здесь потому, что будешь очень занят все время, пока я буду в отъезде. — Он сунул руку в карман брюк и вытащил около шести монет. — Держи. Начинай звонить всем воротилам, которых знаешь. Всем шишкам. Дядюшке Ленни, кому хочешь. Проси их со всем сыновним почтением, которое тебе так хорошо удается, чтобы отменили свою команду. В качестве одолжения тебе лично.

— Я не знаю никого из шишек, Кливленд. И не могу позвонить дядюшке Ленни.

Он сел на мотоцикл и надел шлем. Сквозь опущенный щиток его голос доносился будто издалека и в нос, будто он разговаривал из бутылки.

— Можешь, — заявил он. — Позвони папочке, если нужно. — Он тяжело прыгнул на стартер, а нога, не подчиняясь командам хмельного сознания, соскользнула и ударила о землю. — Черт. Позвони за его счет.