Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

Разворачиваемся и снова уходим на боевую службу. Уходим с легким сердцем - спасли матроса. Но не зря говорят: возвращаться - пути не будет. Не проходит и недели - мичман во втором отсеке лезет отверткой в необесточенный щит. Конечно же короткое замыкание - мощная вспышка. Обгорел - страшно смотреть. Лицо черное, руки, грудь... Глаза белые, как яйца вкрутую - без зрачков. Ясно, ослепнет парень. Жалко его. А что делать? Снова возвращаться? Ну, не поймут нас. У вас, что, спросят, ракетный крейсер или плавучий лазарет? Принимаю решение следовать на позицию. А на душе тошно, ослепнет мичман, инвалида привезем... И вроде как на моей совести все это... Как-то зашел в пятый отсек, где медицинский изолятор. Слышу странный постук - тук-тук, тук-тук-тук... Любой нештатный шум на лодке - это без пяти минут аварийная тревога. Стал вслушиваться... Ага, из-за переборки медблока доносится. Вхожу и столбенею: сидит наш мичман весь в бинтах, повязку на глазах приподнял, спички под распухшие веки вставил и бьет молоточком по чекану - рисунок по латуни выбивает. Ну, я конечно от радости на него заорал. И такое облегчение на душе испытал. Не ослеп, сукин сын! Будет видеть!

Так он через неделю уже на вахту заступал, как миленький.

Одно могу сказать: за все двадцать пять автономок ни разу с приспущенным флагом домой не возвращался...

Мы говорили о цене человеческой жизни... А какова цена человеческой судьбы? Ведь в наших походах решались порой и судьбы моряков.

1987 год. Боевая служба в Атлантике. Я как замкомдива подстраховываю молодого командира подводного крейсера капитана 2-го ранга Сергея Симоненко. А у него довольно жесткие отношения с замполитом, и тот приходит ко мне в каюту для разговора с глазу на глаз. Чего я только не услышал о командире: и такой-то он и растакой, и весь экипаж от него стонет, и в море его выпускать нельзя, и еще много всего. Выслушал я, надо как-то реагировать... "Хорошо, говорю, раз такое дело - проведем закрытый социологический опрос". Написал анкеты, анонимные, разумеется, раздал офицерам. Ну, и чтобы командира не ставить в неловкое положение, включил в опросный лист и свою фамилию, и старпома, и механика, и замполита. Обрабатывал анкеты сам. Выяснилась поразительная вещь: командир набрал максимальное число положительных баллов. А самый низкий рейтинг оказался у политработника. О чем я ему конфиденциально и сообщил. И что же? После возвращения на базу этот "комиссар" настрочил на меня в политодел форменный донос: я-де не понимаю кадровую политику партии, подрываю авторитет политработника, и все в таком духе. Дело приняло нешуточный оборот. Моей персоной занялся секретарь парткомиссии флотилии. Стал разъяснять мне, что анкетирование - это прерогатива политодела, что я превысил свои полномочия. В общем, все шло к тому, чтобы положить партбилет на стол. По счастью, у начальника политотдела хватило ума и совести прекратить "охоту на ведьм". Однажды он вручил мне папку, в которой хранилось досье на меня.

- Иди в гальюн, сожги это и пепел в унитаз спусти.

Так я и сделал.

- А как сложилась судьба командира?

- Сергей Викторович Симоненко окончил академию, вырос замечательным флотоначальником, ныне вице-адмирал, возглавляет флотилию атомных подводных лодок. А ведь могли по навету списать на берег.

Я теперь анкетирование систематически провожу. И на кораблях и в штабах. Служить без этого не могу. Ведь если нет поддержки снизу, нельзя руководить военным коллективом, а подводным в особенности.

- Вячеслав Алексеевич, случались ли на боевых службах подвиги в ординарном смысле этого слова?

- Все дело в том, что считать подвигом... Боевое патрулирование у берегов вероятного противника с термоядерным ракетодромом на горбу - само по себе подвиг, коллективный подвиг всего экипажа. Но подвиг, ставший нормой, перестает быть подвигом в глазах общества или большого начальства... Не так ли?