Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии

В бреду она говорила какие-то уж совсем непонятные вещи, как если бы вновь заглянула в тайную книгу и, умудренная новым знанием, и до Алексея пыталась донести нечто очень важное, неподвластное словам. Совсем как тогда, в «Итальянской рапсодии», которую так больше никогда и не сыграла. И виновато глядя на мужа, словно извиняясь за свое нездоровье, все никак не могла взять в толк, за что судьба так безжалостна к ней!..

На время болезни Алексей перебрался в соседнюю комнату, но и через стены был слышен ее надрывный кашель, разрывавший ему душу. Входил, растирал ей грудь нутряным салом, поил теплым молоком, давал лекарство. И когда, истратив последние силы, она в изнеможении откидывалась на подушки, с тоской вглядывался в ее выболевшие черты. За что?..

…Он и не подозревал, что так бывает…

Еще вчера, радуясь произошедшим в Александре переменам, он убеждал себя, что избавился от ее чар. А сегодня, лежа в холостяцкой своей берлоге, именно ее и вспоминал. Ту, прежнюю. Обольстительную, вкрадчивую, ведущую какую-то свою партию, вовлекая и его в коварные замыслы. Это заводило невероятно. Нынешнее ее безразличие уже казалось напускным, больно задевавшим его самолюбие, и, чем больше она его игнорировала, тем сильнее к ней влекло. Порой даже казалось, что в глазах ее вновь разжигается прежний огонь, и он летел на него, словно неразумный мотылек, обжигая крылья. Но всякий раз натыкался лишь на отчужденность равнодушной женщины, не желавшей больше страдать и обманываться. Как будто тогда, после свадьбы, переболев, она раз и навсегда прочертила меж ними чёткую линию.

Неужели возможно так играть!..

И вглядываясь в причудливые очертания на стене, отбрасываемые пламенем свечи, вновь и вновь казнил себя за то, что не о больной жене сейчас думал, а о больной своей мечте, затягивающей его в омут.…

Топоры…

Стоя в проеме освещенного лунным светом окна, Александра безучастно вглядывалась в темноту ночи, отгоняя от себя тревожные мысли…

Она и впрямь успокоилась, смирившись с неизбежным и перестав уже так болезненно реагировать на Алексея, находя в этом даже свои преимущества. Можно, оказывается, жить и так, без изматывающего душу кипения страстей, – просто и бесхитростно. Что это – возраст?.. Усталость?.. Что бы там ни было, но она с удивлением обнаруживала в себе незнакомые доселе чувства, лелея их, как садовник лелеет любимый розовый куст, и парила над обстоятельствами легко и свободно, уважая себя и самой себе аплодируя.

С появлением внука у нее будто шлюзы открылись, мешавшие ей быть самой собой, и она без труда спряталась за него, освободившись от тяжких оков недожизни, в которые сама же себя и загнала, напридумав то, чего не бывает…

При встрече с зятем сухо кивала и тут же спешила по делам, уже не копаясь в подробностях нечаянной встречи и не подвергая ее ненужному анализу. А управившись, спускалась в комнату для гостей в конце коридора, где никто не мог ее потревожить, и наслаждалась тишиной и уединенностью. Брала с собой шитье, чаще – томик стихов, коротая за ними весь вечер.

Вот и сегодня, проводив мужа на охоту, ненадолго зашла к Дуняше, дала ей лекарство, поправила сбившуюся постель. Присев на краешек, взяла в руки худенькую ее ладонь и, баюкая, как когда-то в детстве, сокрушенно качала головой: «И что за хворь-то такая к тебе прицепилась! Ведь была ж крепкая деваха! А теперь – то одна болячка, то другая!»…

И, горестно вздохнув, медленно побрела в сторону гостевой.

…Стоя в проеме окна, она вдыхала свежесть морозной ночи, но не ощущала ни холода, ни мыслей. Лишь безучастно наблюдала, как редкие снежинки, сбившись с пути, влетали в открытую форточку, чтоб тут же превратиться в крохотные капельки влаги, не успев даже осознать, что их больше нет…

Вот так и жизнь, – не заметишь, как и пройдет… А что там дальше?..

Постояв еще немного, она прикрыла окно и уж было вновь собралась вернуться к дочери, как чьи-то сильные руки сдавили ей сзади плечи и, развернув, вжали в стену. И в этом склонившемся над ней лице она вновь, как и тогда, на балу в Законодательном собрании, рассмотрела каждую черточку, каждую пору… И эти крохотные точечки вокруг зрачка…

Пытаясь впитать в себя малейший вздох, всхлип, шепот этого безумного грехопадения, Алексей резким движением рванул на себя то, что сковывало ей грудь, медленно проводя пальцем по подбородку, животу, бедрам… И глухо застонав, она подалась к нему всем своим жаждущим телом, вскинув руки и запрокидывая голову. И это уже было точкой невозврата. Что бы ни произошло с ней теперь, и как бы ни наказала судьба потом, ее уже было не остановить! И, теряя остатки самообладания, она забилась в его руках, словно попавшая в силки птица, еще не веря до конца в счастье, которое ей посулили…

Но он не спешил. Намеренно доводя ее до полного исступления, он безжалостно чередовал грубость и ласку, словно издеваясь над этим податливым телом и мстя ему за то, что оно влекло его к пропасти…