Тайны прошлого

Я вышла из пикапа, забросила рюкзак на плечо, в правой руке сжимая пистолет сорок пятого калибра, а в левой чемодан, и двинулась на веранду. Выудила ключ из-под потрескавшегося горшка в кашпо у крыльца. Фамильный призрак покачивался где-то рядом от мягкого ветерка. Воздух был влажным и свежим, как перед грозой. Дверь привычно взвизгнула, когда я толкнула ее и набрала охранный код.

Мы с Сэди еще не разобрали мамины вещи. Нам обеим не хотелось признавать, что она никогда не вернется.

Но я думала о том времени, когда придется многое признать.

Дом казался опустевшим и гулким, будто скорлупа того, что было тут раньше. Я поспешно защелкала выключателями, прогоняя тени, уронила у лестницы рюкзак и пакеты, прошла по коридору, но не в комнату мамы в новейшем крыле, а в сторону кухни и центральной фигуры моего детства — длинного дубового фермерского стола, за которым мы ели, смеялись, учились решать алгебраические уравнения, оставляли на дереве царапины и отпечатки. К столу, за которым ссорились мама и папа.

Я открыла салунную дверцу уютной подсобки рядом с кухней. Это было любимое место мамы. У широкого окна, которое папа прорубил специально для нее, стоял мамин антикварный столик. Когда-то из этого окна можно было увидеть, как гуляют ленивые коровы, буйствует природа и две маленькие девочки задумывают игры, которые время от времени заканчиваются наложением швов.

Здесь я сжималась в комочек на полу, в пятне солнечного света, и наблюдала, как мама работает со счетами или пишет письма.

Эта комната всегда была для меня надежным убежищем. И если мама что-то прятала, то именно здесь я смогу это найти.

Я положила пистолет на столешницу, отодвинула фаянсовую фигурку пианистки, вазу с морскими раковинами и маленький сборник стихов Эмили Дикинсон в синем бархатном переплете.

Пистолет рядом с ними смотрелся ужасно. Его характер навсегда изменился сегодня, когда я впервые выстрелила от страха.

Мамино окно зияло большим черным провалом в ночь. Уличные фонари освещали только фасад дома, а сегодняшняя сумасшедшая луна скрылась за тучами.

Мне представилось бледное лицо, выныривающее из темноты за окном, как пловец, поднявшийся из глубин к поверхности озера.

Там может стоять человек, угроза, а я не узнаю о нем, пока меня не осыплет осколками.

Прекрати, велела я себе. Перестань немедленно!

Я дернула шнур занавесок, закрывая окно.

Столешница поддалась легко. Внутри стол представлял собой лабиринт отделений и маленьких ящичков.

Средний ящик в верхнем ряду всегда завораживал нас с Сэди — его маленькая замочная скважина была сделана в виде резной обезьянки, прикрывающей лапами глаза.

Но ирония сегодня была мне недоступна. Я подергала ящик, но он не поддавался. Я открывала и закрывала остальные десять, но в них оказался обычный мусор: скрепки для бумаг, старые ключи от машины, связка резинок для купюр, горсть разномастных пуговиц.

Большой ящик справа я оставила напоследок и теперь рванула его от всей души. Я знала, что там: простой белый официальный конверт с мрачной надписью «Прочитать после моей смерти». Мама, в качестве последнего своего осознанного действия, показала мне, где именно он находится. Похоронные приготовления, сказала она. Я перевернула конверт, борясь с желанием сломать печать. И сознательно отправила его обратно в ящик. Для начала мне нужно было уяснить совсем другие вещи.

Царап-царап. Крыса пробралась под пол?

Нет. Окно. Что-то царапало снаружи.

Там ничего нет, сказала я себе. Совсем как в детстве, когда мы с Сэди лежали в своих кроватях на втором этаже и подкалывали друг друга, представляя ужасы, собирающиеся в ночной тьме, и рассказывая о них.

Я отодвинула занавеску, очень осторожно, потому что девятилетней Сэди не было рядом, чтобы заплатить мне доллар за этот подвиг.

Не лицо. Просто ветка, скользящая по стеклу.

Ветер усиливался, обещая грозу. Луны не было. Я опустила занавеску и проверила замки на всех дверях и окнах. Закончив, я поняла, что чувствую себя почти что в безопасности.

Порывшись в большом шкафу над стиральной машиной, я нашла пуховую подушку нужной степени мягкости и несколько полосатых синих простыней, которые пахли так, словно их только что сняли с веревки за окном.

На половине моего пути наверх усталость пересилила мою паранойю по поводу жути, крадущейся рядом в темноте. Перевязанное колено болело. Я включила свет в своей комнате, увидела голый двуспальный матрас и ярко-желтую мебель в сочетании с красными занавесками, по которым мчались черные пони.

Остатки энергии я истратила на размышления о судьбе. Я думала о ней, стягивая ботинки, расстилая выглаженные простыни, распуская растрепанный узел волос, засовывая пистолет под подушку — большое «нельзя» в семье МакКлаудов.