Тайны русской дипломатии

«Какие консультации?! — заметался он. — О чем речь?! Ведь все документы, касающиеся позиции СССР по вопросам разоружения, давно утверждены, и не где-нибудь, а в Кремле! Значит, это ловушка. Значит, вызывают меня только для того, чтобы арестовать. Но как они пронюхали о моих связях с ЦРУ? Неужели “крот”, неужели у КГБ есть свой человек в аппарате ЦРУ? Тогда — конец. Тогда самое время, как говорят блатные, рвать когти! Стоп, не суетись, — оборвал он сам себя. — Это я всегда успею. Сперва надо кое-что выяснить. Вчера из Москвы прилетел один человечек, который мне кое-чем обязан и который в курсе подковерной жизни МИДа. Приглашу-ка его на ланч, глядишь, за рюмкой кое-что и прояснится».

Когда хорошенько выпили и потянуло на песни, Шевченко пожаловался на тяготы заграничной жизни и с деланой радостью сообщил, что скоро этому конец, так как его вызывают в Москву.

— Зачем? — удивился приятель.

— Для консультаций.

— Каких еще консультаций?

— О позиции нашей делегации на сессии Генассамблеи.

— Да ты что, Аркаша?! О какой позиции речь, если все выступления и доклады давным-давно написаны и утверждены?! Уж я-то знаю!

— Так зачем же меня вызывают?

— Чего не знаю, того не знаю… Хотя ты же сам однажды говорил, что просил шефа назначить тебя послом в какую-нибудь приличную страну. Может быть, он созрел и хочет предложить что-нибудь конкретное?

Шевченко вспомнил, что такой разговор действительно был, но очень давно. К тому же, насколько ему известно, сколько-нибудь приличных вакансий сейчас нет ни в Европе, ни в Америке, а в Африку или Азию он не поедет. «Нет, на эту удочку я не попадусь», — решил он для себя и в тот же вечер позвонил Джонсону.

Встреча состоялась на конспиративной квартире, расположенной в том же доме, где жил Шевченко. Когда он рассказал о выволочке, полученной в парткоме, о вызове в Москву и особенно о беседе с московским приятелем, стало ясно, что в КГБ что-то заподозрили и сели на хвост Шевченко.

— Надо уходить! — настаивал Шевченко. — Вы обещали дать мне политическое убежище.

— Уходить так уходить, — согласился Джонсон. — Но тогда не завтра, а прямо сейчас.

— Хорошо. Только попрощаюсь с женой.

— А вот этого не надо. Кто знает, как она себя поведет? Позвоните утром, расскажете все как есть, а потом мы ее привезем к вам.

— Ладно, договорились. Но домой я все же сбегаю, надо захватить кое-какие бумаги.

Через несколько минут Шевченко спустился вниз, сел в поджидавшую его машину и… исчез. А утром, не обнаружив Аркадия, Ленгина позвонила в советское представительство при ООН и сообщила об исчезновении мужа. Об этом тут же информировали МИД и КГБ СССР. В Москве не исключали провокации и похищения высокопоставленного советского чиновника. Ленгину ближайшим рейсом «Аэрофлота» отправили в Москву. Отозвали из Швейцарии работавшего там их сына Геннадия. В газетах напечатали официальное сообщение о том, что «жертвой происков американских спецслужб стал аккредитованный при ООН советский дипломат А. Шевченко» и что наши компетентные органы принимают меры по его освобождению.

Такие меры действительно были предприняты, правда, не без помощи американцев. Они пошли даже на то, что организовали встречу Шевченко с советским послом Добрыниным и представителем в ООН Трояновским. Не помогло, Шевченко наотрез отказался возвращаться в Москву.

В Москве же события развивались по довольно банальному сценарию. Лидия Дмитриевна общаться с Ленгиной отказалась, отвернулись от нее и другие подруги. Пыталась пробиться к самому Громыко, куда там, ее и на порог не пустили. Тем временем ее открепили и от правительственной поликлиники, и от Елисеевского гастронома, а на квартире устроили обыск. Сотрудники КГБ надеялись найти какой-нибудь компромат политического характера, а натыкались на бесчисленные чемоданы, коробки и сумки, набитые импортным тряпьем. Чуть позже эти коробки сыграют, как это ни странно, роковую роль в судьбе Ленгины.

Все началось с того, что чуть ли не на каждом углу она стала говорить, что вот-вот покончит жизнь самоубийством. Этот вопрос она обсуждала даже с матерью, которая как следует ее отругала и запретила даже думать о таком безбожном поступке. Но вскоре после первомайских праздников Ленгина исчезла, оставив адресованную дочери записку: «Дорогой Анютик! Я не могла поступить иначе. Жаль, что мама не позволила мне умереть дома».

Где ее только не искали — и на свалках, и за городом, и даже в Москве-реке! Как ни трудно в это поверить, нашел ее сын Геннадий, и не где-нибудь, а в родительской квартире на Фрунзенской набережной. По словам сотрудника КГБ, который занимался этим делом, через неделю после исчезновения матери Геннадий заглянул на Фрунзенскую набережную и был поражен исходившим откуда-то сладковато-трупным запахом.