Тайны русской дипломатии

И вот теперь, через год после последней встречи с маршалом, полпред Войков прогуливался по перрону Главного вокзала, прекрасно понимая, что уж если Англия пошла на разрыв дипломатических отношений с СССР, то от Польши, которая всегда следовала в фарватере британской политики, ждать можно чего угодно. Но сейчас его задача более локальна: встретить высланных из Лондона соотечественников, по возможности их ободрить и проводить — до границы тут всего ничего.

Вот, наконец, показался поезд и, мягко затормозив, остановился. Из вагона вышел временный поверенный в Великобритании Розенгольц, они обнялись, расцеловались и пошли в буфет, чтобы выпить кофе по-варшавски. Болтая о том о сем, они вернулись на перрон и двинулись к вагону. И вдруг раздался выстрел! Петр Лазаревич замер… Потом покачнулся и оглянулся. В этот миг к нему почти вплотную подбежал какой-то человек и начал палить в упор! Петр Лазаревич рухнул наземь. Еще падая, он сумел выхватить из кармана револьвер, дважды выстрелил в террориста, но не попал.

До госпиталя Войкова довезли живым. Кровь из шести огнестрельных ран так и хлестала, но Петр Лазаревич дождался первого секретаря постпредства, сказал, чтобы тот забрал из окровавленного пиджака ключи и документы, и, только убедившись, что секретарь все понял, удовлетворенно кивнул и тихо прошептал:

— Хочу уснуть.

Это были его последние слова… Через четыре дня вся Москва хоронила видного советского дипломата, погибшего на своем боевом посту. Убийца, а им оказался 19-летний Борис Коверда, был схвачен прямо на перроне в тот момент, когда пытался перезарядить револьвер. Поняв, что отстреливаться бессмысленно и сбежать не удастся, он швырнул револьвер к ногам полицейских и картинно поднял руки вверх.

А буквально через неделю был суд, на котором Коверда сказал, что возненавидел большевиков еще в те годы, когда учился в Самарском реальном училище и насмотрелся на зверства распоясавшейся краснопузой толпы.

— Я даже видел, — воскликнул он, — как красногвардейцы сожгли в топке паровоза машиниста, который отказался их везти, потому что паровоз был неисправен. Когда нашей семье удалось перебраться в Вильно, я поклялся отдать свою жизнь за дело освобождения России от большевизма.

— Убивая дипломатов в Варшаве? — едко уточнил прокурор.

— Нет, я хотел уехать в Россию. Хотел добраться до их логова, до Москвы, и там приступить к терактам. Чтобы получить разрешение на въезд в Совдепию, я пришел в их представительство в Варшаве, но они мне отказали. И тогда я решил убивать их здесь!

— Вы Войкова знали? — спросил судья. — Где-нибудь с ним встречались?

— Нет, Войкова я не знал и никогда с ним не встречался. Но его лицо мне было знакомо: его портреты довольно часто печатали в газетах.

— А как вы узнали, что он будет на вокзале?

— Опять же из газет. Там писали, что через Варшаву пройдет поезд с советскими дипломатами, высланными из Лондона. Ну а то, что их придет встречать Войков, догадаться было нетрудно.

— Но почему в качестве жертвы вы выбрали Войкова? Чем он вам насолил? Не тем же, что не дал разрешение на въезд в Россию?

— Думаю, что о моей просьбе он даже не знал. И убил я его не как посланника, а как члена международной банды большевиков — именно так я называю их Коминтерн.

— Значит, лично против него вы ничего не имели?

— Нет, не имел… Я признаю, что убил Войкова, но виновным себя не признаю. Я убил Войкова за все то, что большевики совершили в России.

Приговор суда был краток и суров: «Жителя города Вильно Бориса Коверду приговорить к бессрочным каторжным работам и возмещению судебных издержек».

А Петр Лазаревич Войков и после своей трагической гибели продолжал работать на дело мира. Как ни старались англичане разжечь польско-советский конфликт, ничего у них не вышло: многочисленные демонстрации протеста — как в Лондоне, так и в Варшаве, — осуждающие злодейское убийство советского дипломата, надолго отвратили взоры распоясавшихся вояк от границ молодой республики Советов.

Похоронили Войкова у Кремлевской стены радом с его старым другом, наставником и учителем, первым советским послом Вацлавом Воровским. И вот ведь судьба! Шесть выстрелов в Варшаве — и нет Войкова, а за четыре года до этого шесть выстрелов в Лозанне — и не стало Воровского. Послом Вацлав Боровский стал в декабре 1917-го, а до этого учился на физмате Московского университета, потом перешел в МВТУ, откуда его вышибли «за увлечение политикой» и тут же отправили в ссылку.

Тюрем и ссылок в жизни будущего посла было много, но в конце концов он бежал за границу и учебу закончил в Мюнхене. Потом — дружба с Лениным и Плехановым, знакомство с Гапоном, работа в «Искре» и даже в «Одесском обозрении», где его знали как Фавна, а потом и Кентавра. Революция застала Воровского в Стокгольме. Он рвался в Петроград, а ему велели оставаться в Швеции и даже прислали нечто вроде верительной грамоты, которая по-новомодному называлась «полномочие».

Этот документ настолько любопытен, что стоит привести его хотя бы частично.

«Именем Российской Республики.