Тайны русской души. Дневник гимназистки

Так вот – суждения этой (Екатерины Ивановны) о той (Александре Диомидовне), которая возмутилась ее двуличностью тогда. Может быть, она (Екатерина Ивановна) и со мной – даже наверное! – неискренна… И вот в этот раз я подошла к ней с таким чувством предвзятого любопытства и с желанием узнать, что она скажет об Александре Диомидовне – и обо всем вообще…

Я встретила ее на другой день (24 апреля) снова. Тогда она рассказала мне прекомичный эпизод.

– Вчера, – говорит, – я не дождалась конца заседания. Сидела до четырех часов и утомилась страшно (еще бы – голодом-то!). Пообедала, сколько-то времени проходит – является ко мне (дама) из этого «Общества» и говорит: «Вот – послали вас предупредить, что сегодня – еще собрание». – «Какое? Когда?» – «Да – в десять вечера». – «О чем же, что такое? – спрашиваю, а самой обидно стало: как же заранее не предупреждают? – И что, собственно, на этом собрании будет, какой вопрос разбираться?» – «Да – будут выяснять “политическую физиономию”…» Надо вам сказать, что это выражение очень распространено между некоторыми из педагогов. Ну и смешно мне тут стало – и досадно. Посмотрела я на нее, посмотрела – и говорю: «Знаете, право, в полночь вы с трудом рассмотрите физиономии друг друга, а уж “политическую”-то – прямо немыслимо будет…» Я не ручаюсь, конечно, за непогрешимость в передаче ее (Екатерины Ивановны) слов. Может статься, что передала я ее речь «своими словами», что называется. Но общий характер и смысл – точно такой…

Вот – и мои встречи с ней. И – сказать правду – встречам я рада была…

Так скучно – сидеть с младенцами в комнате, слушать их бесцельные, беспредметные и бессодержательные разговоры, не умея направить этот разговор в другую сторону, направить мысль на какой-нибудь предмет. Так скучно – со скуки разбираться в хиромантии вместе с ними или рассматривать физиогномику и сличать рисунки из книжки с шестью нашими лбами и носами. И еще скучнее – глядеть на их барахтанье и дикие приставанья к Нюре Зои-маленькой…

Еще счастье, что большая (Зоя) уехала. Ах, скорей бы и эти (уехали)! А то – никуда не приткнешься, никуда не уйдешь. Места нет нигде безлюдного…

Зина (сестра) с Катей уже прикатили. Народу всё прибывает. У тети по целым вечерам – ученицы, и если бы что и захотел поделать – негде…

Вообще, мне нынче и писать днем или утром не приходится. А не играла (на фортепиано) я уж, должно быть, недели две…

28 апреля, пятница

Нюра уехала. Что-то чуточку пусто стало. Нюру-то мне жаль всё же. Она – хорошее дитя…

Но какой сегодня день скверный – туманно-осенний, дождливый, серый. Была и гроза. Мне нравится гроза – только не среди такого тоскливо-серого дня…

Вот теперь только прошла тяжесть, что давила мне сердце с самого утра – даже ночью, всю ночь давила…

На тоскливо-осенний день видела во сне я моего милого.
На чужой стороне, в сером городе, на другой женился ясный сокол мой.
И приехал он к р'oдной матушке – с белой горлинкой прилетел домой.
Что-то молвила ль она матушке, согрубила, знать, и сестре его —
Говорил он ей речи строгие, у вор'oт сердито брал з'a руку.
Только – нет: она унял'a его, целовал он ей ручку белую…
И пришел он к нам, проводив ее, к печке сел – во столовую.
Он позвал меня – я пришла к нему. Руки взял мои – в свои смелые.
Просып'aлась я… и заснула вновь… Ах, сидели мы на диване с ним!
Голова моя – на плече его… Говорил он мне – я не помню что…
Потом гладил он шелк волос моих…
И проснулась я – с болью н'a сердце…281

Вот какие «песни» навеяли мне сны мои – и погода. Да еще – Глинка, милый Глинка – в мотивах Антониды!..

И вот как у меня сегодня тяжело-тяжело было на сердце – и больно! Как тяжело! Давило грудь. Плакать хотелось. Шила – и чуть не плакала, а потом напевала Лермонтова:

…Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
.............................
Уж не жду от жизни ничего я…

Писем я жду – вот чего…