Тайны русской души. Дневник гимназистки

…В чистом поле, где ковыль шуршит – качается…
Слышны в ней и удаль молодецкая,
И тоска по вольной волюшке,
Слышно в ней любовное томление
По далекой красной девице…
…Но прошли с тех пор года-столетия,
Стерлась яркость прежде пережитого,
И звучит кристальностью спокойствия
Старина печально просветленная…

И вот где мы вдруг поняли друг друга – я и «сосед». За смешки барышням он снова сделал замечание, и его же за это они выбранили. «Сосед» был поражен. Удивленно оборачиваясь ко мне, сказал:

– И они же еще обижаются…

Я только улыбнулась про себя, и мы продолжали слушать. До этого я никогда не думала, чтобы правда была в стихах Бальмонта:

Есть встречи тайные, всегда случайные,
На миг слияния сердец и душ…

А теперь знаю, что это бывает…

16/29 мая, среда

«Мы бродим наугад по долине, не догадываясь о том, что все наши движения воспроизводятся и приобретают свое истинное значение на вершине горы…». М. Метерлинк. «Сокровище смиренных». – VII.

Эмерсон355. «Аромат человека – в его скрытых мыслях, чувствах и желаниях»356, – этого недостаточно. Нет. Так взятые они совсем не составляют аромата человека. Ведь у каждого – свой истинный облик, своеобразный, единственный. А мысли, чувства и желания могут быть одинаковы у многих-многих. Нет, только то бессознательное творчество, что непрестанно происходит в душе, только оно и составляет «аромат человека». А материалом ему служат не только «скрытые мысли, чувства и желания», а и вся сложность жизненных явлений, чужих мыслей, проникающих в сознание, случайность встреч на жизненном пути. Материал мы воспринимаем сознательно, а силы души творят из них индивидуальность человека, его «аромат». И творчество это – бессознательно.

Лапшин неправ: есть бессознательная жизнь, есть бессознательное творчество!

19 мая/1 июня, суббота

Нездоровится. Каждая косточка болит…

А всё – гуляние. Всё – Александровский сад. Или вернее – Ощепков. Эта «возвратившаяся хандра», не подходящая ко мне в телеграфе, оказывается, караулит у своего окна… Ольгу Васильевну (Кошкареву), как я не преминула поддразнить:

– Я, – говорит, – смотрел из-за занавески – вы с Ольгой Васильевной прошли. Оделся, выхожу – вы идете с Третьяковой… Думаю – еще недалеко уйдете, успею…

– А Ольга Васильевна к вам большую симпатию питает…

– Ну так что? Не жаль! А впрочем – наплевать!.. (Это всю дорогу было. Чье-то театральное выражение – вроде того, как мы одно время к каждому слову прибавляли: «Не шморгайте носом, пани Малишевская!») На всё – кроме меня, моей «сестренки», чудесного весеннего неба, реки и звезд…

– Как не совестно?! – укоряю. – К нему относятся сердечно, он сам подкарауливает из окна, а потом говорит – «наплевать»!.. Вы чего-то сегодня на всё и на всех…

– О присутствующих не говорят!..

– А я почем знаю?..

– Ну, если поставить этот вопрос категорически – надо будет много высказываться, а сегодня я не буду об этом вам говорить…

– Почему?

– А потому, что делу – время, а потехе – час… В будущем – скажу…

С Варей (Третьяковой) (они называют друг друга только по имени, а я брыкаюсь и требую, чтобы к моему имени прибавлялось и отчество; Елешка (Юдина) любит так говорить: «Это тебе не курсы») они разговаривают через «сучок и задоринку», а потом ему делается меня «стыдно». Не понимаю – почему? Это – уж «специально» их дело…

В (Александровском) саду сидели сначала в «комнатке» – на главной аллее. Разговор настолько неинтересен, что я ничего из него не припомню. Его кинжал… девушка, что великолепно стреляет из револьвера… Десять часов, и – как результат доставания их (карманных часов) – распахнутое пальто. В воздухе – сыро…

– Застегнитесь!

– Хорошо…

– Ну – пайка!

– Можно по головке погладить?..

– Можно…

– Пожалуйста, – снимает фуражку, – вы обещали и дорóгой еще. У меня память хорошая… Никто-никто девять лет не прикасался к ней…

– Наденьте фуражку и застегнитесь!

– Ниночка!

– ?!

– Вы меня не жалеете!

– Ну вот – вы ничего не понимаете! Очень жалею… Застегнитесь – вы обещали…

– Я не сказал, что сейчас. Вот когда будет холодно…

– Евлогий Петрович?.. Или я сейчас уйду!..

Несколько минут смотрит пристально – встает, застегивается. Торжествую. Сижу и улыбаюсь. Молчим. Потом – тихо:

– А если я скажу решительное слово, что тогда?..

– Это что-нибудь страшное или такое, что вы боитесь быть выгнанным?

– Может быть…

– Так и не говорите – я не хочу вас выгонять…

У него делается ужасно глупое лицо – по нему расплывается широкая улыбка. Герой мой не выдерживает – и закрывается рукой. Потом, через некоторое время, говорит, что я сделала три ошибки: 1) что «допустила» его до себя, 2) что «пошла» с ним в сад и 3) что с дороги «хотела вернуться».