Тайны русской души. Дневник гимназистки

Я жду только одного письма – только одного… А его нет – и не будет. Надо же, наконец, отбросить всякие надежды и ожидания!.. И почему это мне вообразилось, что письмо доставит удовольствие и на него непременно придет ответ? И ведь я жду его – жду каждой почтой. Совершенно ясно сознавая всю нелепость, всю тщету этого ожидания…

Посмеемся над ожиданием, Ниночка! Ну-ну – спрячьте ваши слезинки! Ну вот… Так… Только веки чуть покраснели. И – будет… Поговорим о другом…

Нет? Вы хотите еще признаться, что вы эти дни по вечерам, лежа на диване, сквозь сон мечтаете о том, что у Зоюшки (Хорошавиной) на именинах будет сам автор ненаписанного письма, которого вы (еще!) ждете? И вы так задумываетесь об этом, что не слышите – над чем это смеются в столовой? Что вас зовут – ужинать?.. Ну – признались? И – достаточно! Вспомните лучше «Катю-верхнюю» (Сидневу)… Сейчас не хочется, лучше – после. Погодя немножко…

Соня (Юдина) пишет в своем письме: «Свобода, равенство и братство – это святые слова… А теперь (они) осуществиться могут: может быть, не в идеале, но могут…» «Осуществиться в идеале»!.. «Осуществленный идеал…» – да этого не может быть! Не может идеал осуществиться. Достигнутый идеал – уже не идеал… Я не понимаю иногда, что значит «идеал»? Мне кажется, «идеал» – это совершенство, это – высшее, что создает себе человек, к чему он стремится. Да, жизнь – это осуществление идеала, признаю. Но идеал не должен быть осуществим, ибо – что же тогда? Или придется признать, что «идеал» не идеален, что есть еще что-то высшее – чего еще нужно достигать, к чему надо еще стремиться. Надо создавать новый идеал. Или нужно будет сознаться, что вот – лучше ничего больше нет, нет ничего выше, а достигнутое уже – совсем не так прекрасно, как оно казалось, когда казалось недостижимым. Или погрузится человек в самодовольное созерцание собственного совершенства и самолюбование, а следовательно – неминуемо будет скатываться обратно…

А каков будет исход, если он не сумеет ни заняться самолюбованием, ни создать нового идеала, а почувствует только безысходный ужас – от пустоты в той темной дали, где сиял голубой лучистой звездой идеал? Нет, идеал должен быть недостижим, и потому именно он и идеал, что он недостижим…

Ах, никогда я не умею сказать так, как я это думаю – так хорошо, как это у меня без слов создается. Да и не дают вот мне сейчас об этом кончить…

27 апреля, четверг

Относительно писем я не сдержала своего слова. Не сдержала потому, что, во-первых, – получила грустное Сонино (Юдиной) письмо, а во-вторых – как подумала об обещании, оно показалось мне таким глупым, несправедливым – следствием раздражительности и каприза. И тогда я подумала, что гораздо лучше будет, если я постараюсь переменить свое отношение к своему этому слову – и еще другому, которое я нарушала очень часто и – что хуже всего – совершенно сознательно…

То есть вот как: я замечаю тотчас же, когда начинала действовать против данного себе слова. И это не удерживало меня от дальнейших действий в том же направлении: напротив – уже упрямо сжав губы, я продолжала. Так вот: я решила – лучше не выполнять своего обещания не писать письма, а постараться останавливаться каждый раз, как только замечу, что начинаю действовать против своего другого слова. Потому что это будет, несомненно, полезнее – и для меня, и для моей совести…

И это – не единственный случай. Очень часто (например, в трамвае) бывало: явится желание уступить свое место какой-нибудь старушке, и вдруг что-то удержит от этого – сейчас же за мелькнувшей мыслью, какой-то стыд. Мне почему-то совестно становится, что меня поблагодарят, или сочтут хорошей, доброй, или что-нибудь в этом роде. Места я не уступлю. И хоть желание будет всё возрастать, но уж я упрямо буду сидеть, не глядя на старушонку и злясь на весь мир. Так вот насколько нелепо и дико всё это!..

А про «Катю-верхнюю» (Сидневу) – всё забываю, всё оттягиваю. Я ведь ее встретила – в воскресенье (23 апреля). Пошла – тетю проводила до гимназии, потом пошла в Собор. И вдруг… Вот она! Наконец-то! Сколько лет, сколько зим!

Оказывается – Екатерина Ивановна (Сиднева), и увидела меня за версту… Пошла ее проводить, думаю:

– Что-то она будет говорить?..

А она, между прочим, и говорит:

– …Всё – собрания и собрания: хлопочем, суетимся, говорим…

– Но теперь не говорить нельзя…

– Волнуемся и воображаем, что едем, а ведь как месяца через два посмотрим на всё – так и увидим, что на месте стоим. Но как это всё бестолково выходит! Всех удовлетворить трудно…

– Невозможно!

– Потом – у нас есть такие люди, что… Вот – Александра Диомидовна (Аникиева), например. Вы знаете, она как-то всё по-другому схватывает, всякую мысль. Поймет совершенно иначе – и говорит уже в том направлении. Ей начнешь объяснять – через минуту она еще как-нибудь перевернет, еще несколько спустя говорит, что все объяснения совсем ни к чему, так как она всё прекрасно понимает. Нервная она какая-то, больная…