Тайны седого Урала

«Вот оно что», — вздрогнул про себя Строганов. И сразу в голове метнулось гневное: «Кто донес? Что за ворога пригрел я у себя? Ведь все делалось тайно. Знали только ближайшие. Кто вынес тайну?» Аникий ведал доподлинно — никому Иван Васильевич Грозный не позволит нарушать свою монопольную власть на выдел оружия и огненного припаса. Ослушники лишались и нажитого, и головы.

— Тридцать тыщ пудов, — гнул свое воевода — А намедни до государя дошло, что твой Григорий выгнал вдвое больше. Государь велел мне, ни часу не медля, это дело разобрать.

«Что еще узнал царь?» — мучился в догадках Строганов. Но лицо его ничуть не отражало его дум. Оно тотчас приняло облик облыжно охаянного:

— Не грешен, воевода, поклеп это… Как указано государем, столь и выделано. Пуд в пуд.

— А вот дворовой князя Юрия Ивановича Токмакова посчитал, как те бочонки грузили с селитрой-то. Он под присягой твердит, что вдвое против дозволенного сделано.

У Строганова отлегло от сердца: хоть не от своих порча пошла! «Ишь, князюшка, потеснил я тебя на солях вычегодских, не дал скупить добрые участки рассольные, так ты вот как отомстить затеял». Но лицо сделал обиженное:

— Да врет тот челядинец. Князь-то мой давний недруг. Вот и нашел случай царю обо мне худое слово шепнуть…

— Чем же докажешь?

— Книги показать могу — все до пуда записано.

— Ну в книгах-то, известно, как написать, так и подчистить можно.

— Окстись, батюшка. Да нешто такое можно? Если у купца в книгах нет порядка, то и в делах его нет. Быстро все добро упустит. Ну уж как книгам не веришь, то, пожалуй, сведу в подклеть, где все эти бочонки свалены. Сам там и сочти.

Строганов знал, что говорил. В подклети лежали именно те разрешенные пуды, бочонок в бочонок. Другой погреб, где лежало еще столько же, был схоронен надежно, и добраться туда воеводским людям не удастся. Так что предложенный им выход был беспроигрышным. Он давал чердынскому воеводе возможность лично «проверить» выполнение Строгановым царской грамоты…

Доверенный слуга Лачинова доложил: в подклети селитры ровно сколь дозволено, а сверх того нигде в подворье не обнаружено.

Лачинов понимал, конечно, что дыма без огня не бывает, и не такой уж простак Аникий Строганов, чтоб под дозволенное да не наварить еще столь нужного и дорогого припаса. Да выгоды-то ссориться со Строгановым нет. Уж он всяко вывернется, а каково потом воеводе с таким врагом? Ладно уж. Да и просто приятен ему был Аникий Строганов и уменьем встретить, и обхождением.

После обильного обеда воевода с видимым удовольствием прошелся по брошенной на пол шкуре белого медведя. Аникий заметил, как любовно погрузил тот носок сафьянового сапога в длинные густые шерстины. И тут же Строганов дал знак приказчику. Когда воевода уезжал, в тороках его колымаги плавно покачивалась тщательно упакованная в дерюжки огромная медвежья шкура.

Как знать, не от этого ли посещения завертелась в головах обоих сильных и влиятельных людей мысль сблизиться, та мысль, что вскоре проросла браком младшего сына Аникия и сестры Лачинова?

Проводив гостя, Строганов, по обыкновению, прошелся по двору. Зашел в счетную палату, посмотрел, как казначей упаковывал очередной мех с сотней рублей, наклеивал на нем бирку со своим именем. Заглянул в мастерскую, где два мастера-серебряника по его указу из полученного серебра учились выделывать блюда и кубки по бухарскому образцу. Подошел к одному, взял почти готовую его поделку, поглядел на стоящий рядом бухарский кубок. Пожалуй, рисунок-то сходен, только насечка была местами грубовата. Но, подумал, еще два-три блюда, и будут делать — не отличишь. Эх, кабы не обманул помор, да сыскать в Студеном море тот остров с серебром…

Зашел в следующую — иконописную мастерскую. Иконописная была его гордостью. Создав ее, чтобы снабдить иконами многочисленные церкви, утверждаемые им в устраиваемых в новом краю селах, и дать хотя бы по одному образу каждому христианскому дому, Аникий и здесь решил добиться возможно высшего качества исполнения иконного письма. Глубоко верующий сам, он полагал, что даже просто созерцание чистой, талантливой рукой выписанных святых ликов убережет людей от ненужной, постыдной, мелкой греховности. И денег не жалел, чтобы привлечь в свою мастерскую способных мастеров. Вот Истома Савин, способнейший рисовальщик. Из-под его руки выходили столь благолепно-чистые лики святых, что при взгляде на них у Строганова всегда слеза туманила взор и хотелось уйти от всей этой суеты всегдашней и тихо молиться, глядя на них, просить смиренно о прощении за несчетные грехи свои, за помыслы греховные, за ложь, которую вынужден каждый день творить в своем сложном торговом деле…

Взгляд Аникия Федоровича задержался на незнакомом человеке в монашеской одежде, который, склонившись у окна, острой иглой уверенно наносил на левкас контур святого семейства.

— Кто это? — спросил тихо у приказчика мастерской.

— Монах-расстрига. Вчерась только к нам прибежал. Решил испытать. С хорошей рукой иконописец. Из Сергиева посада.

— За что расстригли?

— Пьет неумеренно. А мастер, по всему видать, отменный.