Тайны седого Урала

Пожалуй, именно они первыми осознали, что церковь по сути представляет уникально организованный аппарат, который может проводить в соседних княжествах подготовительную работу, готовящую «почву» для их присоединения к Москве. В уже христианизированных славянских землях эта работа прикрывалась собиранием всех православных общин в русских княжествах под единое митрополичье управление. В землях «идолопоклонников» московские владетели всячески поощряли обращение в христианство. Это ведь далеко не случайно — именно когда московские князья порешили оттяпать у Новгорода пермские, югорские, печорские земли и основали в 1207 году на пути от этого города к Уралу свой форпост, Великий Устюг, одной из первых строек в новом городе стал монастырь — для распространения среди инородцев веры Христовой. Недаром именно тогда, в 1212 году, инок Киево-Печерской лавры Кукша был благословен идти с проповедью Христовой к обитателям уральских лесов и болот. Но обращение в новую веру пермяков и вогуличей не форсировалось. Когда Кукша сгинул в дебрях печорской тайги, это не стало поводом ни для репрессий, ни для резкого наращивания числа миссионеров. Церкви и монастыри Великого Устюга ставили неспешно, терпеливо укореняя бастионы новой веры. Великолепие культовых зданий, красота православного богослужения, яркие рассказы об истории Спасителя и деяниях святых апостолов и угодников тоже призваны были убеждать аборигенов в преимуществе Христовой веры. Не могла также не оказать влияния на отношения коми и вогуличей к новым святым простая и здравая мысль: боги народа, берущего дань, наверняка сильнее богов народа, дань дающего. Недаром им воздают честь столь роскошно и величаво. Среди инородцев, жителей Великого Устюга, появилось немалое число прихожан христианских церквей. Съезжавшиеся на торговлю в город окрестные аборигены тоже с любопытством захаживали в храмы и приглядывались к идущим там службам, восхищались иконами и резьбой алтарей.

Но радикально дело обращения идолопоклонников-коми в «истинную веру» сдвинулось с места только во времена Дмитрия Донского.

Этот великий князь Московский был и великим воином, и столь же великим политиком. Замыслив сокрушить татар, он прозорливо наметил пути достижения задуманного. Главным было объединить усилия русских князей. Их уже объединяла вера, на нее и следовало опереться. Показывая себя набожным сыном церкви, Дмитрий исподволь превращает ее в один из «отделов» своего обширного хозяйства, в котором он вправе поддерживать нужный ему, владетелю, порядок. Не понравился митрополит, направленный византийским патриархом, — не принимает его, назначает собственного. Церковь отнюдь не противится власти Московского князя, ибо Дмитрий щедро дарит монастырям земли, уменьшает им налоги, устанавливает многие другие льготы. И тем делает церковь своим верным союзником. Могущество церкви прирастает числом ее приверженцев, и в этом князь Московский ей помощник.

Политическая мудрость Дмитрия Донского проявилась и в том, что он приближает к себе, делает близким советником монаха Сергия Радонежского, фанатичного сторонника объединения русских земель, который пользовался большим моральным авторитетом среди православных церковников.

От этого крепкого союза князя Московского с церковью заметно увеличивались мощь и самоуважение их обоих. Видимо, не случайно именно в пору, когда Дмитрий стал уже настолько уверен в себе, что записал в договоре с побежденным им князем Михаилом Тверским (в 1375 году): «Будем ли мы в мире с татарами это зависит от нас… Если же мы пойдем на них, то и тебе с нами идти…» В среде русского священства начинает вызревать истовая убежденность в великом предназначении и русского народа, и его православной веры. Эта убежденность вскоре отлилась в чеканной формуле «Москва — Третий Рим»!

Именно в XIV веке в окрепшем русском монашестве появилась традиция ставить монастыри в «пустынях» — не обжитых христианским миром местах, куда они уходили от мирской суеты (до того все почти монастыри на Руси ставились в крупных городах либо возле них и основывались на деньги и при помощи князей и бояр, обслуживая в общем-то их личные интересы). Монахи осознали свою роль хранителей веры. Одновременно они несли в «пустые» места, куда приходили, и культуру землепользования, земледелия — чем-то жить надо! Монастыри-«пустыни» становились, таким образом, и островками окультуренной земли, пригодной для успешного земледелия в глухих необжитых местах. Постепенно они обрастали «мирскими» поселениями, часто — язычников, постепенно принимавших христианство.