Депортация при помощи так называемых «философских пароходов» в начале двадцатых годов растянулась на несколько месяцев по разным причинам. Шли поиски видных ученых, экономистов, врачей, литераторов и философов. Многие ведь поменяли место жительства из-за гражданской бойни в крупных городах, голода и холода в квартирах и скрывались по селам у своих родственников. Их надо было разыскать и «подготовить» к отправке.
Так была проведена практически вивисекция тогдашней русской культуры, которая привела к невосполнимым утратам, вырождению генофонда.
Считается, что высылке за рубеж из России было подвергнуто примерно более двух сотен человек, а если считать с семьями — до полутысячи. А к тем, кто по каким-то причинам остался на Родине, применялись репрессивные меры, которые «приучали к лояльности» властям, а всякое возражение выливалось в форму самоубийства.
С 1918 года российские университеты и институты были обязаны принимать на учебу в первую очередь членов коммунистической партии, работников советских учреждений и лиц пролетарского происхождения, даже если у них не было соответствующего документа о среднем образовании.
Декретом Совета Народных Комиссаров были упразднены все университетские ученые степени, закрыты юридические и историко-филологические факультеты. Двадцать семь известных профессоров российских вузов были расстреляны большевиками за «антисоветские взгляды», в том числе всемирно известный химик профессор Тихвинский.
Малоизвестный факт: в 1922 году шесть профессоров Московского университета, включая декана физико-математического факультета Всеволода Стратонова, направили открытое письмо Ленину и Троцкому. В нем они заявили, что при большевиках российская наука влачит нищенское существование. Лечить и работать нечем. Преподаватели месяцами не получают жалованье. Шестьдесят три видных русских ученых и 10 из 40 российских академиков умерли от голода, некоторые, отчаявшись, покончили жизнь самоубийством.
Ленин, ознакомившись с содержанием письма, отреагировал по обыкновению резко.
— Включите декана Стратонова в список на высылку, — скомандовал он своему секретарю.
Европа к высылке ученых и деятелей культуры отнеслась как к неожиданному и щедрому подарку большевиков.
Оказавшись не по своей воле в изгнании, многие ученые, политические деятели, литераторы сразу же окунулись в бурную творческую жизнь Русского зарубежья. Они активно подключились и к общественной работе, издавали свои газеты и журналы, на страницах которых публиковали статьи, воспоминания, заметки, письма, читали лекции в высших учебных заведениях, тем самым знакомили Запад с русской культурой.
По имеющимся данным, до начала Второй мировой войны высланные из России ученые опубликовали на Западе более 13 тысяч научных работ во всех отраслях знаний, серьезно продвинув вперед научные разработки. А те, кто задержался в России, на несколько десятилетий остались с повторением глупого бахвальства: «Мы академиев не кончали».
С этого периода в России остались в основном безразличные интеллигенты — «одобрямсы». Политическая кастрация научной и творческой элиты, естественно, отрицательно сказалась на поступательном развитии страны.
Правда, незначительное количество командиров продолжали служить в армии и на флоте, а в промышленности — инженеров, окончивших до революции высшие учебные заведения. Это их потом назовут «спецы», но эти спецы, видя бесперспективность развития страны, настояли в начале 1930-х годов на закупке за границей более 200 проектов заводов, на которых потом смогли создать более-менее современную военную технику.
Именно эта закупка стала основой сталинской индустриализации и практически решила исход Второй мировой войны. Если бы «загнивающий капитализм» не продал нам эти проекты — Челябинского тракторного завода, Горьковского и Московского автозаводов, Сталинградского тракторного и других не менее нужных заводов — и не помогли бы их построить, то войну 1941–1945 годов мы, безусловно, проиграли бы или откатились за Урал в пасть японским милитаристам, подготовившим вторую губку тисков с Востока. В данной ситуации Советский Союз был бы раздавлен.
Сталин оказался прозорливее Ленина в этом вопросе. Как писал Юрий Чашин в статье «Философские пароходы Ленина и наши потери»: