Тайны смотрителя маяка

Миша подскочил так, что чуть не стукнулся затылком о низкий потолок каюты.

— У вас?! И вы молчали?..

— Ну, вы все не давали нам времени об этом рассказать, — несколько нагло заявил Ванька. — Мы ведь и нашли ее часа два назад. Благодаря дедуктивному методу!

— Как это? — нахмурился Миша.

Я коротко объяснил ему, как мы предположили (я так и сказал «мы», а не «я»), что кассета должна была удариться о лодку и отскочить на берег.

— Во дают пацаны? — не выдержал долго молчавший Виссарион Северинович. Правда, услышав, что кассета найдена, он стал немного ерзать.

— Не переживайте, Виссарион Северинович, — сказал я. — Все равно ваш розыгрыш разоблачен. Так уж обстоятельства сложились, не в вашу пользу.

— Розыгрыш? — обернулся Миша, склонившийся над моим рюкзаком.

— Вы все узнаете, когда посмотрите кассету, — сказал Ванька.

Фантик захихикала, и Петька, не выдержав, тоже.

— Что ж… — Смотритель маяка покачал головой, потом мечтательно вздохнул: — А ведь если бы это получилось, то стало бы моей главной тайной, которая до конца дней грела бы мне душу!

— Тайной номер семь! — сказал Ванька.

Вот-вот, — кивнул смотритель. — Семь — такое хорошее число.

Эпилог Восьмая тайна смотрителя

Было около двенадцати ночи. Мы сидели в большой гостиной нашего дома… Мы — это папа с мамой, дядя Сережа с тетей Катей, я, Ванька, Фантик, Петька и Миша. Мы звали посмотреть кассету и Виссариона Севериновича, но он отказался, махнув рукой:

— Да ладно!.. Как будто я не знаю, что на ней. Повеселитесь уж…

Дядя Сережа только ждал сигнала, чтобы нажать кнопку; он уже заправил кассету в свою видеокамеру.

Естественно, все уже все знали. Тем белее отец успел съездить на свидание с Птицыным и переговорить с ним.

— Я его предупредил и тебя предупреждаю, чтобы ты тоже знал, — сказал он Петьке. — На этот раз для твоего отца все обойдется, вытянем мы его, но шутки кончились! Здоровый мужик, пора за ум браться!

А насчет наших приключений на воде родителям поведал Миша, тактично обойдя некоторые скользкие моменты.

— Включать? — спросил дядя Сережа.

— Включать, включать… — закивали все. Дядя Сережа нажал кнопку, и на экране возник силуэт, точнее, сильно затемненная человеческая фигура, сидящая на носу яхты, на фоне предутренней дымки над озером.

— С чего начать? — голосом Виссариона Севериновича задумчиво начала фигура. — Я занимаюсь браконьерским промыслом уже лет тридцать, меня все знают. Я считаюсь самым опасным и неисправимым преступником в здешних местах. Два раза меня сажали, в общей сложности я отсидел семь лет.

Хотя, признаться, я не понимаю, почему браконьерство так строго преследуется законом.

Говорят, что волк — санитар леса. Браконьер, по-моему, тоже. Вот сейчас я взял в заповеднике двух лисиц-крестовок. — Камера переехала на двух лисиц, испуганно притихших в большой клетке, потом опять вернулась на силуэт. — Раз они попались, значит, они слабее и глупее других лис, и потомство от них будет слабое и глупое. То есть я улучшаю породу. А воротник из них получится замечательный. И всем хорошо. Но раньше было лучше. Раньше и зверья было больше, и некие неписаные законы соблюдались. Помню, за один год я добыл сорок девять медведей. Да, сорок девять, до полусотни не дотянул, чтобы красивый рекорд поставить. Можно было бы и больше взять, но я… Да, я тогда помоложе был, любил удаль свою показать и брал только тех медведей, которых одолевал врукопашную. Сейчас бы я один на один с медведем выйти не рискнул. Стар стал, из ружья их кладу. Хотя если до безвыходной ситуации дойдет, то кто знает… Может, и одолею. Не матерого, конечно, но двухлетка авось заломаю. А когда силушка играла, я их просто душил. Двух… нет, трех сумел так захватить, что шею им сломал. Так что браконьерство — это в первую очередь испытание себя, поединок с природой. А все законы, которые время и правила этого поединка ограничивают, они не по мне. А на волков самый урожайный год был восемьдесят второй. Я тогда семьдесят шесть их взял…

Это только матерых считая, без молодняка; я молодняка и не учитывал. Знакомый скорняк, который шкуры у меня до сих пор скупает, сказал мне тогда, что тридцать волчьих шуб у него получилось, и еще на рукавицы кое-что пошло. А одна волчья шуба помните, сколько стоила по тем временам? То-то! Я за шкуру в двадцать раз меньше получал, вот и выходит, что от нас куча народу кормится…

Тут раздался голос Павла, за кадром:

— Вы говорили о неких неписаных законах. Что вы имели в виду?

— Ну, я имел в виду, что у браконьеров есть свой кодекс чести, который сейчас почти совсем порушен, — стал вдохновенно объяснять Виссарион Северинович. — На чужой участок не суйся, конкурентов не подставляй, цены другим не сбивай и так далее. Было это, законы эти строго соблюдались! Если прикинуть, то в глубине глухих болот немало захоронено тех, кто против этих законов полез…

— То есть убивали их? — за кадром спросил Павел.

— А как же! Случалось, и убивали. Ну, это таких, с кем вообще договориться нельзя. Которых сейчас отморозками кличут. С ними и ныне разговор короткий.