Тайны Удольфского замка

Беззастенчивая подлость, с какой он нарушил свое слово, возмутила Эмилию так же глубоко, как и сознание, что она принесла бесплодную жертву и должна оставаться пленницей. Она не находила слов, чтобы выразить свои чувства, да и знала, что это все равно не поможет. Она бросила на Монтони взгляд, полный презрения; он отвернулся и просил ее удалиться из комнаты; но она не в силах была двинуться, опустилась на стул у двери и тяжело вздохнула. Она не находила ни слов, ни слез.

— К чему предаваться ребяческому горю? — сказал Монтони. — Постарайтесь ободриться и сносить терпеливо то, что неизбежно; по-настоящему, вам не на что жаловаться. Имейте же немного терпения, и вас отправят назад во Францию. А пока уходите к себе!

— Я не решаюсь идти туда, где опять могу подвергнуться преследованию синьора Верецци, — возразила Эмилия.

— Разве я не обещал защищать вас? — спросил Монтони.

— Вы обещали, синьор… — произнесла Эмилия с некоторым колебанием.

— А разве вам мало моего обещания? — прибавил он сурово.

— Вспомните свое первое обещание, синьор, — проговорила Эмилия дрожащим голосом, — и судите сами, могу ли я довериться вам…

— Значит, вы заставляете меня объявить, что я не намерен оказывать вам покровительства? — сказал Монтони тоном надменного неудовольствия. — Ступайте-ка в вашу комнату, а то я возьму назад свое обещание; вам нечего там бояться.

— Если вы этого требуете, я готова повиноваться.

Эмилия вышла и тихо направилась к главным сеням; страх встретиться с Верецци или Бертолини побуждал ее ускорить шаги, хотя она едва держалась на ногах от слабости; вскоре она очутилась опять в своей комнате. Пугливо озираясь, нет ли там кого, и тщательно обыскав все углы, она заперла за собой дверь и села у одного из окон. Здесь она опять предалась размышлениям; она старалась уцепиться хоть за какую-нибудь слабую надежду, чтобы поддержать свой изнемогающий дух, так долго подавленный и терзаемый, что если б она не боролась изо всех сил против несчастья, она легко могла бы лишиться рассудка навсегда. Она заставляла себя верить, что Монтони действительно намерен отпустить ее во Францию, как только вступит во владение ее собственностью, и что он тем временем будет ограждать ее против оскорблений; но главная ее надежда была на Людовико: она не сомневалась, что он будет усердно действовать в ее интересах, хотя он и отчаивался достигнуть успеха. Впрочем, одно обстоятельство радовало ее, Из осторожности, или, вернее, из опасений она воздерживалась упомянуть имя Валанкура в разговоре с Монтони, хотя несколько раз готова была это сделать перед тем, как подписала бумагу; точно так же она удержалась от соблазна поставить его освобождение непременным условием при сделке с Монтони, на случай, если Валанкур в самом деле находится в замке. Если б она имела неосторожность проговориться, злокозненность, вероятно, побудила бы Монтони подвергнуть Валанкура новым строгостям, и, пожалуй, продержать его в плену всю жизнь.

Так провела она этот печальный день, как проводила много дней раньше, в этой самой комнате. Приближалась ночь; Эмилия охотно пошла бы опять ночевать в комнату Аннеты, но какое-то особенное любопытство побуждало ее остаться у себя, невзирая на страх. Когда в замке все затихнет и настанет час полночный, она решила ждать той музыки, которую слышала раньше. Хотя звуки ее не дадут ей возможности убедиться, здесь ли Валанкур, по крайней мере они поддержат ее надежду и доставят ей утешение, необходимое в ее горестном положении. Но, с другой стороны, что, если музыка не повторится и все будет тихо? Она боялась даже остановиться на этой мысли, но с напряженным нетерпением стала ждать положенного часа.