Тайны Васильков, или мое нескучное лето

— Тут скотч, — сказал Ваня и, протянув руку, дотронулся до одной из бамбуковых перекладин, образующих каркас кресла.

Кресло было покрыто лаком, и поэтому скотч совершенно не бросался в глаза.

— А под ним — разрез, — произнес Борис шепотом.

Он попытался подцепить край скотча ногтем, но у него ничего не получилось.

— Дай я, — я несколько раз провела пальцем вдоль скотча, нащупывая, где будет удобнее за него ухватиться и, обнаружив такое место, поддела его самым длинным своим ногтем на безымянном пальце.

Ваня и Борис дружно выдохнули.

— Не дышите мне в затылок, — сказала я, стараясь отделить скотч от бамбука. Это мне удавалось с большим трудом. Но все же удавалось.

Через пять минут напряженного пыхтения поверхность вокруг едва заметного разреза была очищена. Я осторожно надавила на разрез. Он легко поддался моему нажиму. Оказывается, по бокам от этого разреза находились еще два перпендикулярных разреза, образуя сильно вытянутую в ширину букву «п».

— Надо поддеть ножом, — сказал Борис и метнулся на кухню.

Он принес нож с длинным тонким лезвием, вставил его в разрез и провел им туда и обратно по всей букве «п». После этого осталось только открыть образовавшуюся крышку импровизированной шкатулки и достать то, что там находилось.

Сначала мы увидели край голубой шелковистой ткани. Я осторожно потянула за него и вытянула плотный сверток. Я держала его в руках, не в силах пошевелиться. Мои руки внезапно ослабли, в пальцах не было ни капли сил. При всем желании я не могла раскрыть этот сверток. Но меня никто не торопил. Все молча смотрели на голубую ткань, под которой, очевидно, скрывалось то, что мы так долго искали, и молчали.

— Ну же, — первым не выдержал Борис. — Давай, разматывай.

Я сразу вышла из оцепенения, которое показалось таким долгим, но на самом деле длилось, наверное, всего лишь несколько секунд и развернула сверток.

Это была она. Сапфировая сережка. Она переливалась в ярких солнечных лучах, и я не могла бы сказать точно, какого она цвета: синего, фиолетового, голубого или сиреневого. В середине этого сверкающего великолепия был большой сапфир, а вокруг него — множество мелких сапфиров и бриллиантов, как и говорил Павел Юрьевич.

— Ух ты, — восторженно воскликнула я. — Это действительно настоящее сокровище!

— С ума сойти, — поддержал мой восторг Борька.

— Вы знали, что этот кувшин с секретом? — спросила я Степана Пантелеевича, когда мы, наохавшись и навосторгавшись, пошли на кухню, чтобы подкрепиться чаем и остатками торта.

— Нет, — он покачал головой. — Про этот конкретный кувшин я ничего не знал. Но мне приходилось сталкиваться с подобными изделиями в прошлом.

— Если бы не вы… — начала я.

— Если бы не я, — прервал меня Орлиный Глаз, — вы бы, несомненно провозились с этим сосудом тайны гораздо дольше. И получили бы от всего процесса немалое удовольствие, — добавил он с улыбкой.

— Я не уверена, что нам удалось бы его открыть.

— Ну, откуда такие сомнения в собственных силах? Конечно, вам бы все удалось.

— А если бы Борис не вспомнил про эту фотографию…

— Рано или поздно кто-нибудь из вас обязательно вспомнил бы. Может быть тогда, когда вы вернулись бы домой… Ведь она висит у вас на стене.

— Да, — пришлось согласиться мне. — Наверное, все же вспомнили бы. Но…

— Никаких «но», — подмигнул мне Орлиный Глаз.

— Я хотела сказать, — снова начала я.

— Иногда лучше ничего не говорить, — он прижал палец к губам.

Может, он и прав. Он знает, что я ему очень благодарна. И не только я… И мы это знаем. А если все знают, может быть, слова, действительно, не нужны. Но все-таки… Я открыла рот, чтобы разразиться очередным высказыванием, но обнаружила, что слушать меня уже некому. Степана Пантелеевича на кухне не было. Я растеряно озиралась по сторонам. В воздухе он растворился, что ли?

Засунув сокровище в кувшин, где оно, скорее всего и хранилось в былые времена, и оставив Борьку его сторожить, мы с Ваней пошли прогуляться к речке. Белка осталась с Борисом. Они были очень заняты: смеялись над давней историей, из-за которой Белка не хотела видеться с моим братом. Оказывается, Белка однажды все же приезжала в Васильки. Меня тогда там не было, но зато был Борис. Ей было четырнадцать, ему — двадцать. Он произвел на нее неизгладимое впечатление. Настолько неизгладимое, что Белка, наплевав на гордость и собственное достоинство, бегала за ним, как собачонка (по ее словам), писала записки, посвящала стихи и вообще не давала прохода. Борису было сначала смешно, а потом очень неловко. А теперь ей настолько стыдно об этом вспоминать, что она предпочла бы не увидеть Степана Пантелеевича, но зато избежать встречи с Борисом. Хорошо, что я притащила Белку к нам, заманив сокровищем. Борис неожиданно сказал, что у него амнезия после удара о троллейбус, Белка рассмеялась и напомнила ему, какой она была дурочкой. Теперь они вспоминают былые времена и хохочут. А мы идем к реке. Солнце собирается закатываться за горизонт, окрашивая все в веселые и очень красивые цвета. Даже на Ваниных волосах можно было заметить сиреневый отлив.