Тайны выцветших строк

«Всякими сысками накрепко сыскать»… Если такое предписание поступало из Тайного приказа, воеводы, дьяки и заплечных дел мастера отлично соображали, что скрывалось за этими четырьмя словами. «Всякими»… это означало, что можно сыскать и при помощи пыток. Они обычно делали отсюда вывод, что именно к этому способу дознания надо прибегать в первую очередь.

Подследственных после первого же допроса тащили в застенок, ставили около дыбы и, если язык у них не развязывался, делали «стряску» — били кнутом или жгли огнем.

Способы следствия были настолько жестокими, что многие, «не истерпя пытки», наговаривали на себя, предпочитая невыносимым мукам более скорую смертную казнь. Заподозренные в преступлении, пытаясь избежать следствия, нередко кончали жизнь самоубийством. Поэтому предписания Тайного приказа часто сопровождались припиской: взятых под стражу «беречь накрепко, чтобы над собой какого дурна не учинили».

Из найденных Забелиным следственных дел видно, что основатель Тайного приказа подозрительный и мнительный царь Алексей Михайлович с детских лет наслышался всяких небылиц о «дурном глазе», «порче» и колдовстве от своих собственных родителей, с большой опаской следивших за тем, чтобы люди, знающиеся с колдунами и ведунами, не проникли в Кремлевский дворец. Если такие попадались, то их допрашивали с пристрастием.

Что бы ни случалось во дворце, самое пустяковое происшествие, любая находка или самая обыкновенная мелкая пропажа, царь, когда ему об этом докладывали, подозревал умысел против своего здоровья, попытку «испортить» его или околдовать.

Так, например, была взята под стражу и «расспрошена накрепко» комнатная бабка Марфа Тимофеевна, помогавшая поварихам на царицыной половине и провинившаяся в том, что она самовольно взяла… щепотку соли.

«В нынешнем де во 179 (1671.) году, августа 11 дня, объясняла бабка, пришла она к мыленке государыни царицы, а перед мыленкою[20] де ходила дохтурица, принесшая на серебряном блюде грибы для царицы…» Большая любительница печеных грибов, бабка украдкой взяла со стола щепотку соли, чтобы посолить гриб, который она собиралась тоже тайно взять с блюда и испечь в той самой печи, где пеклись кушанья для царицы. «Дохтурица» заметила это и спросила: что у нее в горсти? Бабка не созналась, что взяла щепотку соли, и поспешила в мыленку, высыпать ее на пол. «И как я вошла в мыленку и увидела верховую боярыню Анну Леонтьевну Нарышкину, я так испужалась, — призналась бабка, — что тое соль подле ушата высыпала на землю». В этой попытке взять щепотку соли, чтобы посолить гриб, и заключалось все ее «преступление». Тем не менее старуха была «подымана на дыбу» и «висела» и была «расспра-шивана накрепко», не имела ли она какого дурного умысла. Бабка отвечала, что «она де, Марфа, про государыню царицу делает всегда кислые шти, а хитрости никакие за ней нет и не было, работает им, государям, лет с тринадцать». Но и после этих слов она была «к огню приложена и всячески стращена, а говорила тож, что и на расспросе сказала». Дальнейшая судьба ее не ясна. Сохранившаяся запись обрывается на том, что бабка была отведена на Житный двор и там посажена в приказной[21] избе «за караул». Во дворец она, во всяком случае, не вернулась.

Когда «кроткий» царь Алексей Михайлович однажды проведал, что коновал Лев Сергеев из вотчины князя Одоевского давал дворовому человеку царского родственника боярина Юрия Милославского — Михаилу Серебренину «питье сосать, хмелевую шишку, завязав в плат, чтоб ему запретить от питья», то есть чтобы отучить его от пьянства, он приказал пытать коновала, «что тот плат с хмелем давал пить не для ль порчи?» Лев Сергеев даже на пытке продолжал утверждать, что давал питье как средство от пьянства, но его все же сослали в Астрахань.

В мае 1675 года Алексей Михайлович приказал одному из ближних бояр, воспитателю царевича князю Федору Федоровичу Куракину ехать к себе на двор и до нового указу со двора никуда не съезжать за то, что он «у себя в дому держал ведомую вориху, девку Феньку, слепую и ворожею».

Указ этот был прочитан боярину тайным советником царя думным дьяком Ларионом Ивановым, посадившим его в свой возок и «провожавшим» боярина до самой Москвы-реки.

В тот же день «ведомая вориха», слепая от рождения девица Аграфена, вместе с другими дворовыми людьми, была взята с боярского двора, и Алексей Михайлович указал комнатным боярам и дьяку тайных дел Ивану Полянскому, по прозвищу Данило, пытать ее «жестокою пыткою» и ставить «с очи на очи» с дворовыми людьми Куракина. Тех же, на кого она в сыске станет указывать, «пытать тож всякими пытками накрепко».

«А разыскивать и ведать то дело, — сообщалось в тех же разрядных записях, — указал царь боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, да тому же боярину Артемону Сергеевичу Матвееву, да думному дьяку Ларивону Иванову, да тайных дел дьяку Ивану, прозвище Полянскому».

Уже по одним этим именам видно, какое серьезное значение придавал царь расследованию связей слепой ворожеи.