Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Отсутствие полноценного исследования истории безумия в России раннего Нового времени отчасти объясняется состоянием источниковой базы. Зарубежным исследователям, изучающим историю безумия в Европе и Северной Америке XVII–XVIII веков, доступны разнообразные описания заведений, в которых содержались сумасшедшие, и даже записи, которые вели практикующие в них медики. У историков, занимающихся историей безумия в России второй половины XIX — начала ХX века, также есть шанс обнаружить документы соответствующих медицинских учреждений и даже опубликованные отчеты психиатрических больниц[11], но для более раннего периода такие материалы отсутствуют. Исследователи вынуждены обращаться к документам церковных учреждений и судебно-следственных органов, причем наиболее богатыми в этом отношении оказываются архивные фонды органов политического сыска, использованные и в названных работах. В этих работах содержатся основные сведения о том, как определяли безумие, о законодательном регулировании статуса безумных и практиках обращения с ними. В соответствии с целями, которые ставили перед собой авторы, они иллюстрировали свои тезисы наиболее яркими примерами, найденными в документах Синода и различных архивных фондах. Однако разрозненные примеры, как представляется, не создают целостной картины, в связи с чем в настоящем исследовании избран иной подход. В его основе комплекс документов органов политического сыска, которые с начала XVIII века и до конца столетия решили судьбу более трехсот признанных безумными лиц: Преображенского приказа, Канцелярии тайных и розыскных дел и ее преемницы — Тайной экспедиции Правительствующего сената. Некоторые из этих документов уже попадали в поле зрения исследователей, и некоторые из тех, о ком пойдет речь на страницах книги, упоминаются в вышеназванных работах. Однако попыток проанализировать в целом весь комплекс находящихся в этих фондах дел о душевнобольных до сих пор не предпринималось. Избранный подход, как представляется, позволяет более последовательно проследить, как менялось отношение власти к феномену безумия, его трактовки и восприятия и, соответственно, изменения в практиках обращения с умалишенными. Изучение же материалов именно этого документального комплекса представляется оправданным, во-первых, потому что для XVIII столетия этот комплекс по-своему уникален: никакого иного единого комплекса документов, по которому можно было бы реконструировать отношение к безумству, не существует. Во-вторых, эти документы особенно показательны, поскольку в данном случае власть сталкивалась не просто с необходимостью изоляции душевнобольных ради сохранения социального порядка, но с особой категорией безумцев — лицами, подозреваемыми в совершении преступлений политического характера, то есть теми, кого наиболее последовательно выявляли, преследовали и в соответствии с законодательством того времени подвергали самому суровому наказанию.

На первый взгляд, принятый в данном исследовании подход позволяет реконструировать лишь, по выражению французской исследовательницы Л. Мюрат, «политическую историю безумия», но поскольку принимаемые в Тайной канцелярии и Тайной экспедиции решения (в особенности в екатерининское время) контролировались непосредственно верховной властью, можно предположить, что они служили образцом для принятия соответствующих решений и на других этажах государственного аппарата, где власть сталкивалась с душевнобольными, представлявшими угрозу не столько государственной безопасности, сколько окружающим либо совершавшими уголовные преступления[12].

Избранный подход дает также возможность проверить некоторые существующие в литературе утверждения, основанные на сложившейся в историографии интерпретации деятельности органов политического сыска. Так, к примеру, работавший с теми же материалами Е. В. Анисимов утверждает, что «умалишенные — участники политических процессов считались правоспособными, и, соответственно, они отвечали за свои слова и действия по законам», «неправомочными в делах признавались лишь те из больных <…> чьих речей невозможно было понять, а их бессвязные показания нельзя было нанести на бумагу». «Показания сумасшедших, — считает историк, — признавались политическим сыском как имеющие полную юридическую силу». При этом «факт сумасшествия устанавливался не медицинским, а розыскным путем»[13]. Эти утверждения, как будет показано ниже, требуют определенной корректировки, причем Анисимов приводит несколько примеров применения к подследственным сумасшедшим пыток и иных форм физического воздействия, не оговаривая специально, что все эти случаи имели место в первой половине столетия.