Тайные грехи

– Да, в самом деле. Мой французский никуда не годится.

– Вовсе нет, – возразила Сесиль. – У вас прекрасное произношение – magnifique![25] Вас даже можно было бы принять за француза.

– Что же, спасибо, моя дорогая.

Гордон поправил узел галстука и в смущении откашлялся. Желая сменить тему, он обратился к дочери:

– Кстати о войне. Я получил сегодня телеграмму от Сэма Роджерса – он сообщает о своих коммерческих интересах в Южной Америке. Сэм собирается навестить Джилберта в Буэнос-Айресе в следующем месяце. И также сообщает, что его сын остался в Сан-Франциско с семьей сестры и теперь вступил добровольцем в американскую армию. Похоже, что я ошибся в этом юноше, недооценил его решительность и твердость.

Девушка порывистым движением поднесла руку к горлу – ей почудилось, что сердце затрепетало у нее в груди, точно испуганная птичка.

– Когда? Где он? В какое подразделение его определили?

– Об этом Сэмюэл не сообщает, но у меня такое чувство, что в кавалерийский полк. Юный Сэм – прекрасный наездник, неплохо зарекомендовал себя в Лондоне. Ни одно празднество не обходилось без его участия.

– О Боже! – прошептала девушка, после чего надолго замолчала; в дальнейшем она почти не принимала участия в разговоре.

В эту ночь сон не приходил к Маре. Услышав бой часов в нижнем холле, она поняла, что уже одиннадцать. Потом часы пробили полночь, потом час. Мара ворочалась и металась в постели, сбрасывала одеяло, потому что ей казалось, что слишком жарко, а через несколько минут становилось холодно, и она начинала дрожать и снова натягивала одеяло на свое измученное тело.

Причиной же ее беспокойства и бессонницы был Сэм Роджерс. «Сэм! Сэм! Сэм!» – мысленно кричала она, призывая его образ, и он возникал перед ней как живой – высокий, стройный, мускулистый, с профилем, будто высеченным из гранита, похожим на лики каменных изваяний, созданных на аризонской земле в течение столетий ветрами и дождями, льдами и снегами. Из-под век девушки потекли слезы, как только она вызвала в памяти тот восхитительный момент, когда их губы слились в поцелуе.

«Сэм, я люблю тебя!»

Мара вздрогнула, услышав странный звук – тихий, едва слышный стук в дверь, нарушивший мертвое молчание ночи. Она выпрямилась и села на постели. Горло сдавило судорогой, и ей трудно было заговорить.

– Да? Кто это?..

– Это я, Сесиль. Могу я войти?

– Сесиль? Да, входите, Сесиль.

Дверь открылась с тихим скрипом, и француженка вошла в комнату, бесшумно ступая босыми ногами. Она появилась в полумраке, вернее, в желтом полусвете, отбрасываемом свечой в оловянном подсвечнике, который держала в правой руке.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Сесиль прислонилась к ней спиной и сказала:

– Прошу извинить за беспокойство, Мара, но я не могу уснуть. Нервы напряжены. Такое ощущение, будто я готова выпрыгнуть из собственной шкуры. Должно быть, на меня действует непривычная обстановка.

Мара вздохнула:

– Все в порядке, Сесиль. Я чувствую то же самое, хотя нахожусь у себя дома, в привычной обстановке. Возможно, действует то, что мы начинаем совсем новое дело. Я никогда еще не разлучалась с семьей, а ведь скоро мы шагнем в неизвестное и отправимся по пути, назначенному нам Господом… Неизвестно куда… Входите и садитесь.

Она похлопала ладонью по постели и бросила взгляд на камин, в котором догорающие угли еще светились жаром.

– Если хотите, мы можем подбросить дров в камин.

– О, было бы очень хорошо. И еще мне хочется посидеть с кем-нибудь рядом. Да, вы правы. Я чувствую себя одинокой вдали от дома, хотя моя семья не так уж и далеко – в Финиксе. Странно… Мы знакомы с вами всего один день, а я чувствую, что вы мне ближе, чем моя старая подруга Джоан.

– Я польщена, Сесиль. Вы мне тоже нравитесь. Впрочем, и Джоан мне нравится.

– Разумеется. Но все же мне кажется, что нас с вами связывает нечто общее… Не могу найти для этого точного определения…

– Понимаю. Я думаю, что самым точным словом было бы «взаимопонимание».

Мара встала с постели и подошла к камину. Отодвинув экран, положила сухое полено на красные, как вишни, еще хранившие жар угли. Послышался треск, взметнулся клуб дыма, дерево занялось, выбросив сноп искр.

– Вот теперь хорошо.

Мара уселась на пушистый меховой коврик перед камином и поплотнее запахнула на себе фланелевую ночную рубашку.

Сесиль подошла к девушке, бесшумно ступая по мягкому ковру, – она двигалась легко и грациозно. Безупречные зубы француженки блестели в отблесках пламени, точно розовый жемчуг. Она вышла из тени, исполненная красоты и очарования в своем струящемся ночном одеянии из черного шелка, украшенном кружевами и лентами, расшитыми бисером.

Мара немного удивилась – ночной наряд Сесиль, слишком уж вызывающий, совершенно не соответствовал обстоятельствам. Подобная ночная рубашка гораздо больше подошла бы не сестре милосердия, готовившейся отправиться на войну, а новобрачной, собирающейся провести с молодым мужем медовый месяц. И все же Мара признавала право каждого на собственные взгляды, вкусы, манеру говорить и одеваться, если только это не задевало интересы других людей.