Тайные каналы: По следам нацистской мафии

— Конечно, деньги в любое время можете передать «Тайной помощи». Это вы неплохо придумали. Пожалуй, разумно будет, если вы сами попытаетесь узнать, как обстоят дела господина Филлена и других обвиняемых на процессе о Майданеке. Можете обратиться к господину Янцену или фрау Дитрих, которые следят за ходом процесса и обо всем сообщают нам. Они тоже знают Филлена и наверняка могут вам сообщить, каковы его финансовые дела. Возможно, полученная от них информация окажется полезной для вас и вашего отца.

— Вы сказали господин Янцен и фрау Дитрих?

— Да, они полностью в курсе. Я заранее проинформирую их о вашем визите.

— Но как мне их найти?

— Да вы их увидите. Они всегда там!

— Понял! Большое спасибо за информацию.

— Пожалуйста.

Тем временем перед запертой дверью суда собралось немало людей, интересующихся ходом судебного процесса. Один из них уже довольно скоро вызвал у окружающих неприязнь к себе. На вид ему около сорока. Короткая стрижка, чисто выбрит, шляпа, очки, в общем тип ничем не примечательного, обычного гражданина. Из кармана его пальто торчала газета «Дойче националь-цайтунг».

Обращаясь к собравшимся, он без умолку болтает:

— Ведь весь этот процесс — форменный скандал. Знаете, что он мне напоминает? — И, не дожидаясь ответа, выпаливает: — Средневековые процессы над ведьмами!

Люди молча смотрят на него. Он считает это знаком одобрения.

— Все они только выполняли свой долг. Вместо того чтобы судить нас, немцев, следовало бы посадить на скамью подсудимых русских и американцев за бомбардировки наших городов. И вообще все эти массовые убийства в концлагерях — чудовищная ложь, выдумка. Историками давно доказано, что разговоры об уничтожении шести миллионов евреев — форменная чепуха…

Пожилая женщина у двери не в силах сдержать льющиеся из глаз слезы. Позднее мы узнали, что ее родители, братья и сестры уничтожены в концлагере.

— Эй ты, заткнись и убирайся подальше! — говорит наконец один из присутствующих.

Но это не подействовало. Гладко выбритый мужчина продолжал свои беспардонные монологи.

Нам стоит огромного труда никак не реагировать на происходящее. Пока мы не познакомились с фрау Дитрих и господином Янценом, рисковать нельзя.

Но вот распахнулись двери, и из помещения суда люди выходят во двор.

— Небольшой перерыв, — говорит нам судебный чиновник, — потом вы сможете войти.

На лестнице перед входом стоим рядом с группой пожилых людей. Может быть, среди них находятся господин Янцен и фрау Дитрих?

Одна из женщин открывает сумочку, вынимает конверт. Украдкой передает его пожилому мужчине и шепчет: «Внимательно прочтите. Только не сейчас. Вскроете конверт дома…»

Мы медленно пробираемся вплотную к женщине.

— Простите, вы не фрау Дитрих?

— Нет. Но я с ней знакома. Она еще не пришла.

— А господин Янцен?

Она внимательно нас разглядывает.

— Я его еще не видела. Но он наверняка тоже придет. А в чем… собственно, дело?

— Я хотел бы повидать их обоих. По рекомендации фрау Клюг из Роттенбурга.

Выражение ее лица становится чуть дружелюбнее.

— Ах, да, фрау Клюг. Ее я тоже знаю. Подождите до обеденного перерыва, к тому времени они оба обязательно подойдут. Мы сможем тогда вместе пообедать.

Открывается дверь в зал судебного заседания. Толчея у входа, наконец проталкиваемся внутрь, удается даже сесть. Проходит немного времени, и заседание суда возобновляется.

Со скамьи представителей обвинения поднимается прокурор Вебер. Он продолжает начатую до перерыва речь. Говорит только о преступлениях «кровавой Бригиды».

— Кровожадное, бесчеловечное поведение обвиняемой Хильдегард Лехерт, — подчеркивает прокурор, — подтверждается многочисленными заслуживающими доверия показаниями свидетелей и не оставляет сомнений в виновности обвиняемой.

Он переходит к подробностям совершенных ею злодеяний, слушать которые нельзя без содрогания.

«Кровавая Бригида» натравливала дрессированную овчарку на беременную женщину до тех пор, пока собака не разорвала в клочья несчастную. Двух других женщин, чистивших отхожие места, она утопила в нечистотах. Вырывала детей из материнских рук и бросала в грузовик, отвозивший обреченных на смерть в газовые камеры.

Смотрю на тех, кто сидит на скамье подсудимых.

Казалось, на все здесь сказанное они должны по меньшей мере хоть как-то реагировать. Если не раскаяние, то неловкость, озадаченность, может быть, стыд, во всяком случае, должны же проявиться хоть какие-то человеческие чувства.

Нет. Ничего подобного не происходит.

На лицах обвиняемых написано такое безразличие, словно в зале зачитывается сводка погоды за позавчерашний день. Ни стыда, ни раскаяния, ни следа каких-либо эмоций. Все происходящее здесь — они очень выразительно это демонстрируют — их абсолютно не касается. Они что-то пишут или читают газеты, словно находятся не в зале суда в качестве обвиняемых, а мило проводят время в одном из уютных дюссельдорфских кафе.