Тайные корреспонденты "Полярной звезды"

Действительно, не было ни одной смены самодержцев, в которой не усматривали бы чего-то таинственного, зловещего, недосказанного. Убийство Павла I было по крайней мере чем-то «определенным», происхождение же этого императора было настолько туманным, что под сомнение бралось не только отцовство Петра III, но и материнство Екатерины II³. Смерть Екатерины II сопровождалась легендой об оставленном ею завещании, передававшем престол внуку Александру, минуя сына и наследника Павла. Александр будто бы обнаружил завещание, разбирая по примеру отца бумаги Екатерины II, и сжег этот документ, взяв клятву молчания с присутствовавших при этом Растопчина и Куракина.

Смерть Александра I в Таганроге породила легенды о том, что царь «ушел в отставку», скрылся, сделался «старцем Федором Кузьмичем».

14 декабря 1825 г. началось тридцатилетнее «секретное царствование» Николая I. Этот монарх делал все возможное, чтобы запретить многие события, уже случившиеся.

Декабристов после ссылки и казни также «не было», как не было государственного бюджета и 129 мятежников — военных поселян, «умерших после телесного наказания и во время такового», как не было последней дуэли Пушкина⁴ и не существовало ни поэта Полежаева, ни литератора Герцена.

Николай воспрепятствовал императрице Александре Федоровне вести мемуары (Александр I также уничтожил некогда мемуары своей жены императрицы Елизаветы Алексеевны), не позволял даже наследнику читать неприличные мемуары прабабушки, Екатерины II, и, увидев их в списке бумаг погибшего Пушкина, начертал на полях: «Ко мне».

Секретное царствование было естественно завершено секретной смертью императора, которая, возможно, была самоубийством (и о которой Москва узнала позже Парижа и Лондона)⁵.

При Александре II, когда литература и общество почувствовали, что власть со «слабинкой», началась длительная, упорная война за рассекречивание прошлого. Подвижную, зыбкую грань между «нельзя» и «можно» колебали десятки оппозиционно настроенных историков и литераторов, а пытались удержать десятки цензоров. В этот период правительство все больше понимает, что кроме сдерживания надо выработать и по мере возможности опубликовать свою версию ряда событий российской истории, о которых прежде просто умалчивалось.

Разумеется, главным стимулом тут было желание противопоставить что-либо «Полярной звезде», снявшей вето с истории 14 декабря.

Так появилось в 1857 г. массовое издание книги М. А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I». Корф искренне полагал, что делает благое, прогрессивное дело, ибо прежде о декабристах вообще нельзя было писать, теперь же появлялась целая книга про 14 декабря. Как известно, Корф поднес свой труд лицейскому другу И. И. Пущину и ждал одобрения. Это убеждение Корфа усиливалось благодаря некоторым атакам справа, которым он подвергался от закоренелых николаевских консерваторов; те увидели сокрушение основ в самом факте выхода книги о декабристах, которых там, хоть и всячески ругают, но все же упоминают.

15 октября 1857 г. Корф удовлетворенно зафиксировал в своей записной книжке, что его труд все кинулись читать, но «между тем ополчились люди <…>, ненавидящие всякую гласность, предпочитающие всегдашний мрак и некогда точно так же вооружившиеся против истории Карамзина. Хваля редакцию, порицали обнародование». Когда же до сановного историка донеслась иная критика, он был искренне изумлен: «Не могу не заметить с улыбкой, что, тогда как видели в моем сочинении какую-то опасную пропаганду, были другие, которые претендовали, напротив, на то, что нашли в нем менее ожиданного.

Один желал арбуза,
Другой соленых огурцов

»⁶.

Как известно, старики декабристы нашли книгу Корфа клеветнической. Как известно, Герцен и Огарев в блестящей форме доказали это на страницах Вольных изданий⁷… Книга Корфа была, пожалуй, в то время самой крупной попыткой официального рассекречивания тайной русской истории. Неудачу этой попытки, страх перед своим настоящим и прошлым власть признала в своеобразном постановлении (8 марта 1860 г.), с уголовно-процессуальной точностью определявшем, чего в российской истории вспоминать не разрешается: