Тайные общества всех веков и всех стран

Те, которые не хотят принадлежать к этим обществам, весьма мало уважаются, и их называют разными позорными именами, как, например, Camele (верблюд), Finken (зяблик), и другими более оскорбительными. Шальные студенты (служащие студенты), называемые Frosche (лягушки), не могут принимать участие в собраниях Буршей. Новичок называется Fuchs (лисица), а иногда Goldfuchs (золотая лисица), потому что у него еще есть несколько золотых монет; через полгода он называется Brandfuchs (красная лисица, вернее, прогоревшая), и его переход в это состояние празднуется смешными обрядами. На второй год Brandfuchs повышается в звание Jungbursch (молодого бурша); на третий он становится Altbursch (старый бурш), Altes Haus (старый дом) или Bemoostes Haupt (маститая голова). Студенты, уроженцы университетского города, называются простоквашами, потому что их матери могут посылать им, если хотят, простоквашу на ужин. Переходя из одной степени в другую, фукс должен проходить через ряд искусов; особенно испытывается его способность пить и курить. При первом посещении Commershaus (дома пиршеств, как называется тот трактир, которому покровительствуют студенты) его непременно напоят пьяным за его собственный счет, и в то же время он должен угощать всех старых буршей. Утром он просыпается с Katzenjammer (головная боль с похмелья), надевает фантастический костюм: польский кафтан, ботфорты со шпорами, шапку того цвета общества, к которому принадлежит, к петлице привязывает огромный кисет, во рту держит длинную трубку, а в руке палку с железным наконечником. Он старается более всего сделаться Flotter Bursch, студентом чистокровным, и гордится, если старый бурш сделает его своим Leibfuchs (любимая лисица). Филистимляне, оскорбившие студентов, осуждаются на Ver-ruf (опала), и часто студенты выходили против горожан, составляя со своими Stiefelwichser (чистильщики сапог) боевую шайку, которой не могли бы пренебречь и военные. Крик «Burschen, raus!» («Студенты, выходи!») наводит ужас на маленькие мирные германские города. Иногда они наказывают город, оставляя его совсем, и возвращаются только тогда, когда примут их условия. Такие эмиграции происходили в Гёттингене в 1823 г., в Галле в 1827 г. и в Гейдельберге в 1830 г. Некоторые подробности об этих эмиграциях могут показаться занимательными. Студенты, тайно составившие Буршешиафт, подвели под опалу музей, потому что правила по его управлению не нравились многим из них. За это коноводов схватили и предали суду. Но при крике «Burschen, raus!» все студенты, торопливо захватив нужные им вещи, бросили их в извозчичьи колясочки, на лошадей, на спины чистильщиков сапог и вышли из города Швельцинген; они вернулись в Гейдельберг, только когда их требования относительно музея были уважены. Другое выступление случилось много лет перед этим. Один студент, проходя мимо караульни, забыл вынуть трубку изо рта. Между ним и часовым завязался спор; часовой позвал офицера, который грубо оскорбил студента. Это подало повод к эмиграции, впрочем, не далее мили от города, откуда студенты тотчас вернулись, так как были уважены все их требования, состоявшие в том, что за все происшедшее они получат полное прощение и солдат уведут. Кроме того, солдаты должны были стоять на мосту с офицерами во главе и отдавать честь, когда студенты с музыкой впереди проходили с торжеством. Но хотя германский студент, по-видимому, не думает ни о чем, как только курить трубку, которой он дает изящное название Stinktopf[63], пить несметное количество вина, пива и пунша, угощать дочерей горожан, которых любезно называет Geier (коршуны), а гризеток – Besen (метлы), делать долги, драться на поединках, – быть названным Dummer Junge (глупый мальчик), оскорбление, требующее вызова на поединок, – и вообще расстраивать свое здоровье, но, когда примется заниматься, он совершает такие умственные подвиги, которые удивили бы многих первоклассных оксфордцев или кембриджцев. Из всего этого брожения и пены выходит наконец хорошее вино, и всем умственным величием и большей частью политического прогресса Германия обязана буйным буршам, о которых я не могу говорить иначе, как с пристрастным расположением, потому что о многих из них сохранил весьма приятные личные воспоминания.

Древний обычай посвящения