Тайные страницы истории

2 мая. Виктор однажды сказал про Русю и А. Т. «навозные жуки». Да, но эти «навозные жуки» создали крепкую и честную семью, вырастили добрых и честных детей, всегда работали, никогда никому гадости не делали, всегда заботились о других, и в тягчайшие дни оставались верными, благородными и мужественными друзьями. А Виктор?… А я?… Но у меня хоть есть оправдание (или мне так кажется): я, в сущности, всю жизнь определил не семьей и не личным счастьем, а тем, что называется «идеей». Пусть в «идее» этой я сбился с пути, но никто меня не упрекнет, что я добивался личного благополучия. А Виктор?…

Я написал: «никто не упрекнет»… Упрекнут и в этом. Во всем упрекали, и упрекают, и упрекнут—и в том, в чем виноват, и в том, в чем не виноват, и в том, что было, и в том, чего не было, и в моих слабостях, и в моей силе. Не одни, так другие… Но больно, когда упрекает свой, близкий, родной, любимый. Больно, когда и он со всеми…

Который год я не вижу весны, почти не вижу природы. В городе—стены, но все-таки иногда зеленые дни.

А в тюрьме только запах отшумевшего по мостовой дождя, да чахлые листики во дворе.

Как огненно-солнечно здесь, за решеткой, вспоминается Шанхай-Марсель. Холодное небо в Шанхае, голубые холмы в Гонконге. Сайгон с ослепительными лучами, Сингапур с ливнем, Коломбо с камфорным деревом и сахарным тростником и лучезарный, сияющий, бесконечный, бездонный Индийский океан. Дельфины и полет рыб…

3 мая. Помню: Левочке 2 года. Утро. Южное солнце затопило всю комнату. Я лежу в кровати, а Левочка слабыми ножками карабкается по железной спинке, смотрит на меня и смеется. Теперяшняя, новая, Россия мне кажется похожей на Левочку: слабые ножки, детство. Но уже радостный смех—предчувствие будущего. Смех, несмотря на разорение, нищету, расстрелы, голод, гражданскую воину—все бедствия, какие есть на земле. Смех, — потому, что впереди большая, широкая, неоплаченная пока ничем дорога. Сукин я сын, что понял это так поздно…

Кстати. Мой приговор в общем правилен, т. е. правильно, что я признан виновным (я бы себя расстрелял…) Но неправильно и несправедливо одно: я признан виновным и в шпионаже в пользу Польши. Неправда. Шпионом я никогда не был. И это суд понимал. Понимало и ГПУ. Иначе шпионы и Колчак, и Деникин, и Львов. Почему же меня по этому пункту не оправдали? Житейская суета?…

5 мая. Болят глаза и в голове копоть. Пишу со скрежетом зубовным, и ничего не выходит. Просижу еще год и совсем одурею, и выйду стариком. В Париже я хотел запереть двери на ключ, посадить перед собой Фомичева и сказать ему: «сознавайтесь». Так когда-то я заставил сознаться Кирюхина. Хотел и не хотел. Что-то говорило «не надо, все равно»… Плохо ли, хорошо ли, пусть будет, что будет, но надо было спрыгнуть с этой колокольни. Я чувствовал неправоту своей борьбы и неправедность своей жизни. Кругом — свиные хари, все эти Милюковы, и я сам — свинья: выгнали из России, обессилен, оплеван… И не с народом, а против него!…

Евгений Антошкин КАК ДЕЛАЕТСЯ ЛУНА

В период беззакония судьба поэтессы Анны Барковой горько пересеклась с путями многих, пострадавших от репрессий.

И как это ни парадоксально, именно сотрудниками госбезопасности были разысканы и собраны воедино считавшиеся безнадежно утраченными ее архивы.

Благодаря этим находкам в г. Иваново вышло «Избранное» Анны Барковой.

Когда в 1922 году вышел первый сборник стихов Анны Барковой «Женщина» с предисловием Луначарского, он был замечен такими большими поэтами, как Брюсов и Блок. Однако жизнь распорядилась по-своему. С восьми лет мечтавшей о величии и славе, поэтессе из Иваново-Вознесенска суждено было пройти по всем кругам ада и стать великомученицей русской литературы XX века…

Еще за два года до знаменитого стихотворения О. Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…» Анна Баркова написала:

«Печален», «идеален», «спален» —
Мусолил всяк до тошноты.
Теперь мы звучной рифмой «Сталин»
Зажмем критические рты.

Драматические события 1934 года, связанные с убийством С. М. Кирова, запустили маховик «чрезвычайки». За «антисоветскую агитацию и высказывание террористических намерений» Анна Баркова получает свой первый срок и отправляется, как она выражалась сама, в «первое путешествие» в Казахстан, в Карлаг. Потом во второе- в Инту.

После освобождения, не имея возможности устроиться на постоянную работу и чтобы не умереть с голоду, она довольствуется редкими заработками: то уборщицы в школе, то ночного сторожа в облсельхозстрое, то вынуждена прибегнуть к профессии гадалки на площади.