Тайные тропы

Но что больше всего поразило Андрея — на бульваре они с Алимом встретили майора Фохта. Он шел в новеньком штатском костюме и серого цвета мягкой велюровой шляпе с большими полями. Майор узнал Андрея и небрежно приложил, по военной привычке, пару пальцев к виску. Андрей поклонился.

— Не пойму, что происходит, — сказал он тихо Алиму.

— Что такое? — спросил тот.

— Это гестаповец, тот, который вызывал Альфреда Августовича и нас с Никитой Родионовичем... Тогда он был в форме, сейчас в цивильном костюме.

— Возможно, скрывается, — высказал предположение Алим.

— Чорт его знает, возможно...

Вечером после ужина зашел разговор о войне. Вагнер высказал всегда занимавшую его мысль — хорошо, если бы эта война была последней.

— Наивный вы человек, — сказал Никсон и расхохотался. — Война новая придет быстрее, чем вы думаете. Будем воевать мы с русскими. Определенно будем. Вот встретимся где-нибудь под Лейпцигом или Берлином, пожмем друг другу руки, выпьем за здоровье друг друга, а потом начнем принюхиваться, присматриваться, примериваться.

— Это, по-вашему, обязательно? — спросил Вагнер.

— Непременно.

— Глупость, — бросил Аллен. — Если мы плечом к плечу громили фашизм и стали друзьями в войне, то можем остаться ими и после войны, в период мирной жизни.

— Не мелите ерунду, капитан. Вам имя Уильяма Фокса знакомо?

Аллен знал Фокса, как научного сотрудника иэльского института, претендующего на авторитет в вопросах международной политики. Он так и ответил.

— Вы его книгу «Сверхдержавы» читали? — спросил Никсон.

— Слышал о такой книге, но не читал, — признался Аллен.

— Тогда не спорьте. У меня есть несколько замечательных цитат, и я их вам сейчас продемонстрирую.

Никсон быстро поднялся с кресла, пошел в спальню и возвратился оттуда с небольшой записной книжкой. Порывшись в ней и найдя нужное, он сказал:

— Вот что пишет Фокс: «Победоносные генералы и адмиралы будут больше посматривать на своих союзников в победе, чтобы обнаружить своих вероятных противников в будущей войне... они будут менее заняты Германией, чем друг другом». Не так ли я сказал, капитан? А вы это называете глупостью.

— Получается, что этот, с. позволения сказать, господин Фокс считает еще не окончившуюся войну прелюдией к новой? — заметил Аллен.

— Совершенно справедливо, иначе я быть не может.

— И этот голос принадлежит американцу? — спросил Андрей.

— Да, американцу, — подтвердил Никсон, — разумному, дальновидному американцу. — Он вновь порылся в своей книжонке. — Обратите внимание, что пишет англичанин Лиддль Гарт. Слушайте. Читаю слово в слово: «Мы видим из истории, что полная победа никогда не приводила к результату, которого всегда ожидают победители, — к прочному, длительному миру». Или насчет союзников: «Расхождения между ними становятся настолько острыми, что они превращают товарищество перед лицом общей опасности во враждебность и взаимное недовольство таким образом, что союзники в одной войне становятся врагами в следующей». — Никсон хлопнул книжкой по колену. — Не это ли заявил и Фокс?

— Неудачные пророки, — махнул рукой Аллен. — Я хочу вас спросить, майор: какова ваша точка зрения?

— Она не расходится с мнением Фокса и Гарта...

Вагнер внимательно посмотрел на Никсона, что-то соображая про себя.

— У нас и у всего человечества есть сейчас другой документ, вселяющий надежду на более приятное будущее, — сказал он. — У нас есть решение Крымской конференции...

— Под которой поставил свою подпись покойный Рузвельт, — добавил Аллен.

— Старик Франклин переборщил, — прервал Аллена на полуслове Никсон. — Ему никто не давал полномочий подписываться за всех нас.

— Но он, кажется, был президентом, как я понимаю, — заметил Грязнов.

— Это еще ничего не означает, — горячился Никсон. — Мало ли что могло взбрести человеку в голову. Правда, есть поговорка, что последнее желание умирающего — закон, но закон не для страны. И притом старик Франклин, я думаю, понимал, что жить ему осталось недолго, а поэтому и решил прославиться в роли миротворца и не портить отношений с союзниками.

— Если народ не захочет войны — ее не будет, — твердо сказал Вагнер.

— Будет.

— Если народ допустит, — вставил Андрей.

— А как это он не допустит, интересно мне знать? — усмехнулся Никсон.

— Очень просто. Мы воюем, мы проливаем кровь, мы гибнем, а не морганы, не рокфеллеры, не фарбены... Их кучка, а нас миллионы, но мы можем воевать и можем не воевать. Ружья, автоматы, пулеметы и пушки могут стрелять не только в того, кто стоит по ту сторону фронта, но и в тех, на чьи средства они изготовляются.

— Это большевистская доктрина?

— Это доктрина сотен миллионов людей. Это все, кто ненавидит убийства, пожары, разбой, кому дороги семья, мать, дети, кто любит жизнь, веселые песни, человеческую радость... — возразил Вагнер.

— Мы кое-кого переучим, кое-кого распропагандируем, в этом я могу вас заверить, — сказал безапелляционно Никсон.

— Ого! Как бы не так, — возразил Андрей. — Чему вы научите? Линчеванию негров? Колониальному разбою? Нет, не подойдет. Мы против войн, и нас поддержат...

Никсон поднялся. Лицо его было бледно, глаза блуждали.