Тайные убийцы

— Предотвращать теракты до того, как они произошли, вместо того чтобы помогать ловить виновных уже после того, как погибнет много людей, — ответил Молеро. — В июле прошлого года у Рикардо был очень тяжелый период. Он очень болезненно воспринял взрывы в Лондоне, а потом, в конце месяца, у его священника обнаружили рак. Через шесть недель тот умер.

— Почему на него так повлияли лондонские теракты?

— Его тревожил портрет типичного террориста: молодые британцы, принадлежат к среднему классу, у некоторых — маленькие дети, у всех — какие-то родственники. Они не были одинокими людьми. Вот когда он сосредоточился на природе фанатизма. Он развивал свои теории, оттачивал идеи на одном из своих друзей, умирающем священнике, и на другом, недавно принявшем ислам.

— Значит, он должен был воспринять вчерашний взрыв как личное поражение.

— Да. И потом, при этом погиб Мигель Ботин, с которым у него установились очень тесные отношения.

— Он как раз послал второй запрос на прослушку.

— Когда отклонили его первый запрос, мы подумали, что это странно. После взрывов в Лондоне нас призывали отслеживать малейшие изменения в… настроениях мусульманских общин. А в этой мечети происходило много такого, из-за чего туда бы стоило поставить «жучок», — во всяком случае, по данным источника Рикардо.

— Вы думаете, этот отказ имел какое-то отношение к проверке вашего управления?

— Рикардо так думал. Но мы не видели в этом логики. Мы думали, он просто сердится на то, что ему отказывают. Знаете, как это бывает: у вас все мешается в голове, и вы повсюду видите заговоры.

— У него в заднем кармане лежал билет в Археологический музей. Видимо, он побывал там во время обеденного перерыва, — сказал Фалькон. — У вас есть какие-нибудь мысли по этому поводу?

— Никаких. За исключением того, что ему не нужно было покупать билет.

— Это может иметь особое значение? — спросил Фалькон. — Он принадлежал к типу людей, которые могли бы оставить такую вещь в качестве знака?

— Мне кажется, вы придаете этому слишком уж глубокий смысл.

— Он встретился с кем-то в обеденный перерыв и потом покончил с собой, — проговорил Фалькон. — До встречи он еще не принял окончательное решение: зачем трудиться куда-то идти, если планируешь совершить самоубийство? Значит, во время этой встречи случилось что-то, что переполнило чашу, что заставило его поверить (возможно, еще и потому, что он был в состоянии смятения), будто он в какой-то мере несет ответственность за произошедшее.

— Понятия не имею, с кем он мог встретиться и что ему могли сказать, — заметил Молеро.

— В какой церкви проповедовал его друг священник?

— Это недалеко. Вот почему он поселился в этой квартире, — ответил Молеро. — Церковь Сан-Маркоc.

— Он посещал этот храм и после смерти священника?

— Не знаю, — сказал Молеро. — Вне офиса мы с ним мало виделись. Я знаю про Сан-Маркоc, только потому что я предложил пойти туда вместе с ним на отпевание этого священника.

Чтобы понять, почему Гамеро совершил самоубийство, нужно было поговорить с человеком, с которым он встречался в Археологическом музее. Фалькон попросил Барроса выяснить у остальных сотрудников антитеррористического отдела, не видели ли они Гамеро с какими-нибудь незнакомцами. Он затребовал также все телефоны, по которым звонили с рабочего номера Гамеро, и фамилии абонентов; одновременно велась проверка его мобильного, а также стационарного телефона в его квартире. Баррос дал ему номера мобильных телефонов двух других сотрудников антитеррористического отдела и оставил с Пако Молеро. Судебный следователь подписал levantamiento del cadaver, и тело Гамеро убрали. Фалькон и два эксперта, Фелипе и Хорхе, начали тщательный обыск квартиры.

— Мы знаем, что он совершил самоубийство, — заявил Фелипе. — Все двери были заперты изнутри, а опечатки на стакане воды рядом с упаковками из-под парацетамола совпадают с отпечатками пальцев трупа. Что мы тогда ищем?

— Все, что может нас вывести на человека, с которым он встречался в обеденный перерыв, — ответил Фалькон. — Визитку, наспех нацарапанный телефон, запись о встрече…

Фалькон сел за кухонный стол, положив перед собой бумажник Гамеро и билет в музей. Сухожилия его рук стянуло мутной мембраной латексных перчаток. У него было такое чувство, что сейчас он мог бы прийти к каким-то выводам, проследить какие-то нити, которые отсюда тянутся и которые он упускает. Каждая линия расследования, по которой они шли, обрывалась, так и не развернувшись в подробную историю о том, что же произошло. И еще было что-то вроде остаточных ударных волн после землетрясения: вот почему погиб Рикардо Гамеро, человек, целиком посвятивший себя своему делу, человек, которым восхищались коллеги и который вдруг увидел… что? Свою ответственность за случившееся? Или это было просто признание собственного промаха?