Тайные убийцы

— Много лет назад, — ответил Анхел. — И тогда он меня мало занимал. В общем-то — обычный скучный банковский клерк. Меня встревожило, когда он сказал, что хочет пойти в политику. Я сомневался, что кто-нибудь станет за него голосовать. В костюме он был как деревянный. А ведь в наше время главное — не твоя программа или влияние на региональную политику, главное — как ты выглядишь и держишься. Но после того, как он перебрался сюда, мне удалось изучить его получше, и, должен тебе сказать, эти отношения, которые он завязал с Фернандо Аланисом… это просто золотая жила. С точки зрения пиара о таком можно только мечтать.

— Вы с ним тогда и познакомились — когда ты занимался пиаром?

— Когда я ушел из политики, я стал делать пиар-проекты для «Банко омни».

— Наверное, это была приятная отдушина, — предположил Фалькон.

— Мы, католики, крепко держимся друг за друга, — подмигнул Анхел. — К тому же мы с исполнительным директором этого банка — старые друзья. Вместе ходили в школу, в университет, служили родине. Когда я распрощался с этими ублюдками из Народной партии, он знал, что я не смогу просто «уйти на покой», поэтому он пригласил меня к себе, и в итоге я пришел к другим вещам. Они занимались банковскими операциями для одной группы компаний в Барселоне, и я организовал для этой группы пиар их сороковой годовщины; потом была одна страховая группа в Мадриде и компания по недвижимости на Коста-дель-Соль. Это могло бы стать для меня прибыльным бизнесом, если бы я серьезно этим занялся. Но знаешь, Хавьер, корпоративный пиар — это так… мелко. Занимаясь этим дерьмом, мир не переделаешь.

— Ты его не переделал и когда был в политике.

— Честно говоря, пиар от нее мало отличается. Политика действительно сродни работе на очень крупную корпорацию: не рискуй, держись линии партии, сдвиги происходят миллиметр за миллиметром, никакого бодрого вышагивания к новым горизонтам, никакого изменения образа жизни и образа мысли людей.

— Кто хочет перемен? — проговорил Фалькон. — Большинство настолько ненавидит перемены, что требуются войны и революции, чтобы они произошли.

— Но смотри, Хавьер: сейчас мы с тобой разговариваем об этом, сидя в баре, — заметил Анхел. — Почему? Потому что в кризисе. Наш образ жизни — под угрозой.

— Ты сам это сказал, Анхел. Большинство людей не могут с этим справиться, и о чем же они поэтому говорят?

— Ты прав. С их уст не сходит имя Эстебана Кальдерона, — проговорил Анхел. — Но это, по крайней мере, не какая-то рутинная болтовня. Речь идет о трагедии. О катастрофе, которая низвергает великого человека в пропасть.

— И что бы ты сейчас сделал на месте комиссара Эльвиры? — поинтересовался Фалькон.

— А! Так вот зачем ты затеял этот разговор, Хавьер? — усмехнулся Анхел. — Вытащил меня сюда, чтобы получить бесплатный совет для своего шефа.

— Мне хочется узнать, как воспринимает мир специалист по пиару.

— Вам надо сфокусироваться, причем сфокусироваться на чем-то незыблемом. Из-за характера теракта вам это трудно сделать, но сейчас вы наконец проникли в мечеть, и вам пора открыть общественности больше и быть конкретнее. Эвакуация из зданий школ и университета: зачем это? Людям нужно бросить кость; неопределенность порождает слухи и не помогает обуздать панику. Ошибка судьи дель Рея — в том, что он не вслушался в пульс города, так что когда он начал сеять новую неопределенность…

— Неопределенность посеял вопрос журналистки, — заметил Фалькон.

— Зрители восприняли это иначе.

— Дель Рей только потом узнал, что произошла утечка и кто-то выдал прессе арабский текст, который нашли в ящике.

— Дель Рею ни за что не следовало говорить о реальном положении вещей: о том, что до сих пор существует значительная неясность относительно того, что происходило в мечети. Он должен был внушить некую определенную теорию. А если бы правда оказалась иной, вы бы просто сменили легенду. Ваше расследование сильно утратило доверие, когда вашего главного публичного представителя арестовали за убийство. Единственная возможность снова получить доверие людей — подтвердить подозрения общественности. Ведущая знала: настроения зрителей сейчас таковы, что они не желают слышать о возможном «домашнем» элементе в этом террористическом замысле.

— Эльвире трудно решить, когда какой тип правды использовать, чтобы его расследование могло спокойно выяснять дальше, что же произошло на самом деле, — проговорил Фалькон.

— Политика — великая школа этого искусства, — заметил Анхел.

— Значит, ты считаешь, что у Хесуса Аларкона есть все нужные качества?

— Начал он хорошо, но судить пока рано. Важно то, что будет месяцев через шесть-семь, — ответил Анхел. — Сейчас он оседлал мощную волну эмоций общественности, но даже самые большие волны в конце концов оставляют лишь рябь на прибрежном песке.

— Если у него не получится, он всегда сможет вернуться в «Банко омни».

— Они его не примут, — возразил Анхел. — Из «Банко омни» не уходят. Как только они дают тебе работу, они облекают тебя доверием. Если ты их покидаешь и становишься чужаком, ты так потом и остаешься чужаком.