Тайные учения Тибета (сборник)

Однажды я спросила ламу из Энше, какие видения после смерти могут быть у материалистов, считавших смерть абсолютным уничтожением личности.

— Возможно, посмертные видения такого человека, — ответил лама, — соответствуют религиозным верованиям его детства и окружающей его среды. В той степени, в которой позволяют ему его умственные способности, развитие и ясность мышления после смерти, он наблюдает и анализирует все, что видит. Перед ним возникают факты и собственные его рассуждения, на основе которых при жизни он отрицал реальность этих фактов. Таким образом, он мог бы прийти к выводу, что спит и видит сон. У человека с менее развитым умом вера в полное уничтожение после смерти скорее результат безразличия, умственной лени, чем убеждения, и он может и совсем ничего не увидеть. Но это нисколько не помешает энергии, порожденной его прежними поступками, следовать своим путем и проявиться в новых формах. Выражаясь иным языком, все это помешает новому воплощению материалиста.

Со времени моего приезда в Сикким я очень много работала. Об этом свидетельствовали многочисленные тетради, заполненные выписками и конспектами. Я решила, что имею право на каникулы. Наступило лето, стало жарко. Мне захотелось совершить экскурсию на север страны.

Выбранный мною путь шел по превосходной вьючной тропе, ведущей из Гангтока в Кампа-Дзонг, из Шигацзе — в Тибет. Тропа вилась по пологому склону потонувшего в тропических лесах Дикшу, по берегам Тисты и поднималась вдоль русла одного из ее притоков до самого верховья среди восхитительных пейзажей. Почти в восьмидесяти километрах от Гангтока, на высоте 2400 метров тропа пересекала селение Лаштен, которому суждено было сыграть важную роль в истории моего знакомства с ламаистским мистицизмом.

Лаштен — небольшое горное селение, жители его наполовину земледельцы, наполовину скотоводы — расположено на крайнем севере Сиккима. Это последний населенный пункт по дороге к перевалу на тибетской границе.

Над хижинами возвышается убогий монастырь, прилепившийся к одному из горных отрогов.

Я отправилась туда на следующий день по приезде. Убедившись после беглого осмотра, что храм никакого интереса не представляет, я собиралась уже уходить, как вдруг на ярко освещенный пролет широко открытой двери легла тень, и на пороге появился лама.

Я говорю «лама», хотя на незнакомце не было монашеского одеяния. Но платье его ничем не напоминало одежд мирянина. На нем была белая длинная — до самого пола — юбка и китайского покроя жилет гранатового цвета, с проймами для очень широких рукавов желтой рубахи. На груди висело ожерелье-четки из кругляшек какого-то сероватого вещества (как я узнала позже, эти кругляшки были выточены из человеческих черепов) вперемежку с коралловыми бусинами; в ушах у него блестели большие золотые кольца с украшением из бирюзы. Собранные в длинную толстую косу волосы ниспадали до пят.

Это диковинное создание рассматривало меня в полном молчании. Мой запас тибетских слов был в то время еще очень невелик. Поэтому я не осмеливалась заговорить, ограничилась поклоном и вышла.

На террасе перед монастырем меня ждал юноша, служивший мне толмачом и интендантом во всех вопросах, связанных с путешествием и вербовкой слуг. Едва завидев ламу, спускавшегося вслед за мной по ступенькам перистиля, он трижды распростерся во прахе у его ног и попросил благословения.

Я удивилась: юноша не часто расточал подобные знаки почтения и до сих пор удостаивал ими только князя-тулку и Бермиак-ламу.

— Кто этот лама? — спросила я на обратном пути в бунгало, служившее здесь приютом для путешественников.

— Он великий гомштен, — ответил мальчик. — Мне рассказал о нем его монах, пока вы были в храме. Этот лама прожил много лет совсем один в пещере, очень высоко в горах. Демоны повинуются ему. Он творит чудеса, может убивать людей на расстоянии и летать по воздуху.

«Вот это действительно необыкновенный человек», — подумала я.

Биография аскета-отшельника Миларепы, прочитанная мной с Давасандупом, и все, что я слышала вокруг себя о жизни отшельников — о необычайных истинах, которые они исповедуют, о чудесах, которые творят, — сильно разожгли мое любопытство. Теперь представлялся случай поговорить с одним из таких чудотворцев. Но как? Мой толмач знал только сиккимский диалект и, разумеется, не владел тибетской философской терминологией. Он никогда не сумеет перевести мои вопросы.

Все это меня и подзадоривало, и раздражало. Я спала плохо и видела бессвязные сны. Мне снилось, будто меня окружило стадо слонов. Их напряженно вытянутые по направлению ко мне хоботы издавали оглушительно трубные звуки. Этот необыкновенный концерт и разбудил меня.

В моей комнате царила беспросветная тьма. Слоны исчезли, но музыка продолжалась. Внимательно прислушавшись, я узнала мотивы религиозных напевов. Ламы музицировали в преддверии храма. Кому дают они эту ночную серенаду?

Я решила во что бы то ни стало получить интервью у гомштена и послала просить принять меня. На следующий день в сопровождении толмача я опять пошла в монастырь.