Человек на земле – отнюдь не свободный испытатель реальности. Человек на земле работник. Не будем сейчас уточнять, на кого именно – это в данном контексте неважно.
Важно то, что истина не только сурова. Она еще асоциальна. Слава богу, что юность человечества надежно от нее защищена.
Выхода не было – я видел это так же отчетливо, как граф Толстой в своей «Исповеди».
Будда был прав – жизнь была страданием уже потому, что за тонкой пленкой фейк-нарратива в ней не было ничего, за что можно было бы ухватиться, никакой опоры вообще. В ней был только непрерывный распад становления (или, если это звучит слишком пессимистично, становление распада); болью было все. А сам я походил на ежесекундно сливающийся в канализацию поток жидкой глины, считающий себя чотким големом на пути к успеху.
То, что я переживал, уничтожало всякую возможность получать от жизни знакомые формы радости. Все рассыпалось в последовательность бессмысленных быстрых ощущений, не имеющих никакой собственной ценности. Если таким было пробуждение, о котором говорят мистики, так лучше бы я спал себе дальше – и видел сны, и зеленел среди весны…
Впрочем, у Будды и его учеников были джаны.
Джаны и были тем пиком, откуда становилась видна открывшаяся мне панорама. Ученики Будды видели то же самое, что я – но глубокие неколебимые абсорбции компенсировали ужас подобных прозрений.
Ах, если бы я мог зависнуть во второй или третьей джане, как раньше… Стать лотосом, погруженным в озеро безграничной любви… Но на эти высоты меня брали туристом, и стандартного монашеского противоядия от инсайтов у меня не было.
Окончательно добил меня большой желтый пакет, пришедший по почте от саядо Ана. Когда его привезли мне на лодку, я сперва обрадовался, решив, что монах даст мне совет, как жить дальше.
Но в пакете оказалась толстенная книга в рисовой оберточной бумаге. К ней прилагалась записка:
Я разорвал обертку и увидел толстенный фотоальбом с названием «Братки девяностых на могильных плитах».
Чего тут сказать. Ну спасибо, наставник, спасибо.
Потом я позвонил нашему буддологу, чтобы узнать, что такое «сукка-випассана», хотя уже по одному звучанию все было понятно.
– Это медитация прозрения без джан, – сказал тот. – Позднейшее дополнение к техникам, которым учил Будда. Считается старейшими традициями весьма рискованной и опасной.
Эх, саядо Ан…
Вечером я и правда начал листать присланный монахом альбом. Коренастые пацаны в одинаковых клубных пиджаках глядели из прошлого с каким-то даже, казалось, интересом – ну что там наступило?
Да то же самое, сказал бы я им, все то же самое, пацаны. Человек изумляется жизни, потому что принимает за нее фальшивый коммерческий нарратив: в нулевых жили вот так, в десятых эдак, поколение перемен, поколение других перемен, Ельцин, Шмельцин, айфон, фейсбук, Путин, телеграм, вокзал, почтамт, айфон. Тренды. Шерри-бренды, как выражался Мандельштам.
Но в реальности ведь никаких трендов нет. Они существуют только в свежих твитах стилистически продвинутой моркови. А в реальности – что? Шум в левом ухе, блик на окне, яйцо вот, извиняюсь, чешется. Ну или большая половая губа, если нашему грозному времени это так важно. Мысль про школу, мысль про лето, мысль про платежи. Ноет скула, скоро ужин. И все прошло, уже навсегда прошло.
Это и в девяностых мерцало, и в нулевых, и сейчас есть, и в две тысячи сто тридцатых годах будет. В точности по любимой Борькиной схеме «мельница»: возникло, проявилось, исчезло, возникло, проявилось, исчезло. Так не только бизнес работает – вся реальность такая же. И как мы ни закатывай ее в гандон личного нарратива, скоро он – да-да – опять лопнет. Причем, как верно подметил Томас Элиот, not with a bang but a whimper[16]
.