Эмма обвела глазами комнату в поисках маленькой бутылки с минеральной водой, но ничего не увидела. Она прошла в ванную, чтобы наполнить стакан водой, машинально посмотрела в зеркало и не узнала себя. Лицо было постаревшим и усталым. Тушь для ресниц, растекшаяся под глазами, образовала два чернеющих полукруга под нижними веками. Она вспомнила сомнительную шутку, которую позволил себе однажды Берни Паттмэн за обедом с Бареттом. Паттмэн, которого она знала несколько лет, кажется, принимал ее за мужчину и часто обращался к ней по фамилии.
– Шеннон, – начал он, ехидно улыбаясь, – тебе хоть дамская сумочка не нужна…
Эмма посмотрела на него в замешательстве, ожидая продолжения.
– …с такими-то мешками под глазами!
Последние слова он произнес, расхохотавшись во все горло.
Вот оно, хамство в высшем свете! Баретт, вовсе не собиравшийся защищать ее, глуповато улыбнулся. Дэн умел быть подлым, когда хотел. И ведь он доверял Паттмэну – этому человеку, который, может быть, даже имеет отношение к самой масштабной катастрофе в истории.
Эмма вновь подумала о своем предположении. Нет, все же Паттмэн вряд ли причастен к этим событиям.
Конечно, преступления последних дней принесут «Контролвэр» невиданную прибыль – в долгосрочном плане: случившее, несомненно, постелило ковровую дорожку новой операционной системе, объявленной «нерушимой», выпуск которой намечен на 2008 год. Но почему «номеру один в мире программирования» понадобилось вызвать столько смертей, чтобы обращение к новой программе стало неизбежным?
Она вздрогнула, осознав, что позволила антипатии к Паттмэну взять верх над доводами рассудка и на время даже забыть о Ребекке.
Эмма нашла имя дочери в списках контактов и нажала кнопку «вызов». Спустя несколько секунд экран замигал.
Эмма оборвала соединение; палец свело судорогой. Почему дочь пыталась с ней связаться? О чем она хотела поговорить? Ребекка не из тех, кто звонит по пустякам. Как и Эмма, дочь не любила терять время понапрасну. Они созванивались, только когда им было что сказать друг другу.
Эмма металась по комнате. Она перезвонит Ребекке позже, но пока ей необходимо срочно связаться с Гранье, которого, как она только что выяснила, не было в отеле. Может, спуститься в холл, пойти в ресторан или на пляж в надежде найти его? Рискованно. Позвонить в справочную и узнать его личный номер? Наверняка его не разглашают. Но когда он вернется в Ла Аг, будет уже поздно. Она снова набрала номер его мобильного и оставила сообщение, пытаясь говорить спокойно.
«Добрый день, Жан-Филипп, это Эмма Шеннон. Я получила ваше сообщение. Перезвоните мне, пожалуйста, как только сможете. Я в номере 17. Это очень важно. Нужно…»
Эмма остановилась, услышав сигнал. Кто-то пытается до нее дозвониться.
Эмма включилась в разговор, не закончив сообщение Гранье.
– Алло?
– Але, мама?
Эмма помолчала секунду, потом ответила.
– Ребекка? Это ты?
– Да. Как ты?
– Нормально, ты как? Где ты?
Эмма ответила по-французски. Обычно они с дочерью говорили по-английски. Когда они находились вместе в Париже, это казалось странным, но у них была цель: Ребекка должна говорить одинаково безупречно на обоих языках.
Эмма спросила себя, не это ли привело к тому, что Ребекка привыкла скрывать свое душевное состояние. Она снова почувствовала укол вины. Словно догадавшись, о чем думает мать, Ребекка ответила по-французски:
– Я в Париже, дома. Я…
Она говорила тихо. С ней явно было что-то не в порядке.
– Что происходит, Реб? – мягко спросила Эмма.
Обычно она никогда не использовала уменьшительное имя. Он ненавидела, когда родители говорят о своих детях, называя их смехотворными именами или прозвищами, придуманными на стадии подгузников-штанишек. Мой Тити, моя Шишу, моя Нинетт. Невыносимо.
У нее была Ребекка. Эмма ненавидела все, что делало из дочери доченьку. Танцовщицы взрослеют раньше, они должны идти на жертвы, чтобы добиться успеха. Никаких гулянок по вечерам, вечеринок с приятелями, восемь часов сна каждую ночь – это минимум.
– Мама, мне надо с тобой поговорить. Ты заедешь в Париж?
– Постараюсь. В любом случае, я это планировала. Но тут полная катастрофа… Дороги перекрыты. Ни такси, ни поездов, ни самолетов, и уже точно никаких машин. Бензина нет. Как у тебя дела? Как тетя Алис?
– Нормально. В соседнем квартале прямо хаос какой-то. По телевизору говорят, что Орли и Руасси заблокированы. Еще говорят о грузовике, застрявшем под Каном. Но ты приедешь в Париж, да?
– Как только найду машину! А если найду, надо сначала обязательно заехать в Версаль. Это очень важно, я тебе потом расскажу.
Эмма подумала, что ее дочь, еще в детстве, так часто слышала лживый предлог «очень важных вещей», когда мать не могла приехать повидаться с ней, что вряд ли поверит ей теперь.
– Но все же, милая, что ты хотела мне сказать?
– Слушай, мам, это не так просто…