Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— А вы, граф, вижу, не пылаете к нему особой страстью? — Талейран оперся о набалдашник трости и пристально посмотрел в глаза собеседника.

— Он мне одну штуку никак не может простить — выдвижение князя Шварценберга на пост главнокомандующего союзных армий, — признался Меттерних. — Дело в том, что на место фельдмаршала метил он сам, царь.

«Должно быть, сочинил, бестия! — мелькнуло в голове Талейрана. — Но придумано талантливо, ничего не скажешь. Надо бы эту историю под страшным, разумеется, секретом, сообщить какому-либо несусветному болтуну. Тайны, они ведь для того и существуют, чтобы становиться достоянием всех и каждого. Иначе нам, дипломатам, нечем было бы питать свои изощренные умы. Слухи и сплетни — вот два слагаемых нашего дипломатического искусства».

— С императором Александром я, полагаю, найду общий язык, — вернулся к сути разговора Талейран. — Да и вся моя задача, в отличие от вашей, граф, значительно проще: отстоять на переговорах территорию Франции в границах, которые существовали при наших королях. Но это, граф, между нами. Зачем заранее афишировать свои намерения?

«Ну вот, для себя болтуна я уже сыскал. Пусть дойдет побыстрее до каждого, что я, глава французской делегации, — скромный наблюдатель и мне не пристало лезть в бучу. А уж я-то за этой завесою сумею развернуться и добиться того, чего мне надо. И не просто в интересах моего нового монарха Людовика Восемнадцатого, но и во благо всей Европы, как я это благо себе представляю.

Что же касается Меттерниха, — продолжал Талейран всматриваться в голубые, совершенно непроницаемые глаза министра, — с ним не следует спешить объясниться начистоту. По крайней мере — пока. Моментами он бывает слишком самоуверен и может испортить все дело. Но кое на что его следует навести. И то лишь после того, как я встречусь с императором Александром».

Припадая на правую ногу, мы с вами помним, читатель, поврежденную еще в раннем детстве, Талейран, точно подраненная птица, устремился навстречу разлюбезнейшему русскому царю. Однако Александр Павлович, против обыкновения, встретил давнего друга сдержанно.

«Не может быть сомнения, русские ищейки ему уже донесли, что сразу же по приезде я принимал Меттерниха», — догадался о причинах холодности Александра французский премьер-министр.

Он оказался прав. Весь день за домом следили люди Сангелена, и как только у дверей появилась карета австрийского премьер-министра, сам Яков Иванович, директор департамента военной полиции, доложил государю.

Однако на том основано искусство дипломатии — знать одно, а говорить совершенно другое.

— Первый же свой визит в Вене я наношу вам, ваше величество, — склонился в полупоклоне Талейран, отчего стал еще более походить на птицу с перебитым крылом.

Александр Павлович лишь слегка приподнял брови, но тут же сменил маску — молодое, полное жизни лицо его озарилось так идущей ему ангельскою улыбкой.

— Что у вас дома, во Франции? Уже минуло много месяцев, как я покинул Париж. Расскажите же мне, князь, все подробно.

— Положение моей страны, — начал Талейран, усаживаясь в кресло напротив кресла императора, — положение ее так хорошо, как только ваше величество могло бы пожелать, и — лучше, чем того можно было ожидать.

— Мне отрадно это услышать от вас, — произнес император, не меняя маску на своем лице. — Потому что для меня нет на свете источника дороже, а главное — правдивее, чем ваша светлость. Ну-с, а настроение общества?

— Оно улучшается с каждым днем.

— Царят либеральные идеи?

— Их нигде нет в таком количестве, как во Франции.

— А что армия?

— Она вся, ваше величество, за короля. Сто тридцать тысяч солдат под знаменами, и по первому зову можно собрать еще триста тысяч.

«Это уж специально для меня такая утка, — подумал Александр Павлович, не переставая излучать ласковость своими, цвета небесной голубизны, прелестными глазами. — Ничего, ваша светлость, не запугаете: у вас на вооружении — одни слова, у меня же — штыки, ружья и пушки. Не только Париж — Лондон увидел моих солдат, и англичане должны были уныло признать: русская армия — самая многочисленная и самая могущественная в Европе. Лучше поговорим, князь, о наших делах, которые привели нас в Вену. Их нужно кончать здесь, и кончать как можно быстрее. Я напрасно потерял более полугода. Мне следовало уже там, в Париже, подписать условия, которые выгодны мне. Наверстать упущенное будет трудненько. Ну да с Божьей помощью и моею настойчивостью…»

— Итак, князь, от прекрасного состояния дел в любезной моему сердцу Франции перейдем, если не возражаете, к делам нашим общим — сиречь европейским. Так ли они радужны и многообещающи, как в вашей стране, и к какому решению, на ваш взгляд, может прийти конгресс?

— Успех всецело будет зависеть от вашего императорского величества. Все вопросы могут быть разрешены скоро и благополучно, если ваше величество окажете при сем то же самое благородство и величие души, какое явили в судьбе Франции.