Тайный архив Корсакова. Оккультный детектив

Софья Николаевна помнила былые времена. Помнила, как отец, в безграничном любопытстве своем, начал вызнавать у крестьян, потомков первых обитателей их земли, о назначении валунов на утесе. Помнила свой испуг, когда тот принес их новым покровителям первую жертву. Помнила чувство беспредельного восторга и неукротимой силы, разливающейся по телу, когда сердце крестьянина пронзил ритуальный нож. Помнила наслаждение, которое доставляла беспрекословная покорность испуганных крепостных. Помнила, как они с родителями выходили на темные улицы деревни по ночам, заглядывали в окна – и наугад, повинуясь мимолетным капризам, выбирали новую жертву. Усадьба и деревня были затерянным царством, а они – их богоизбранными властителями. Только бог был не один. Их было много. И они жаждали крови.

Но помнила она и горе. Помнила, как городской голова приехал в усадьбу с указом лживого царя. Помнила, как крестьяне, столь покорные и безвольные, в одну ночь покинули их. Остались лишь самые слабые и самые верные. Те, что готовы были отдать свою кровь спящим под камнями богам. Но их хватило ненадолго. И однажды утром, расчесывая свои роскошные волосы, она увидела первую морщинку на лице, что ранее казалось вечным и прекрасным, будто лик античной статуи. Это было лишь начало. Начало конца их некогда вечного рода и безграничной власти.

– Что вы намерены сделать? – наконец спросила Серебрянская.

– Вернуть владыкам каменного круга то, чего они были лишены все эти годы, с лихвой. Видите ли, мой талант – наделять жизнью свои картины. То, что сокрыто на вашей земле, способно усилить этот талант стократно. Я начну с того, что напишу ваш портрет. Картину, которая вернет вам молодость и красоту. А затем я обращусь к хозяевам каменного круга и предложу им жертву: весь этот жалкий городишко, укравший власть у них и у вашей семьи. Все это – лишь за кров вашего дома и возможность ощутить всего кроху той силы, что могут дать ваши покровители. Что скажете, Софья Николаевна?

Она смерила художника взглядом, в котором вновь разожглась искра той властности и гордыни, что была свойственна роду Серебрянских. Ее старческий рот, почти лишившийся зубов, осклабился в плотоядной ухмылке:

– Когда желаете приступить, господин художник?

IX

22 июля 1880 года, вечер, церковь на краю холма

– Итак, позвольте уточнить, правильно ли я вас понял: наш потоп вызвал беглый столичный художник, который пишет картины, сводящие людей с ума. Прячется он у бывших помещиков Серебрянских. Которые на самом деле то ли язычники, то ли дьяволопоклонники. И церковь свою построили, чтобы незаметно приносить жертвы неведомым существам, оставившим после себя валуны на вершине обрыва. Ничего не пропустил? – насмешливо спросил исправник.

Они сидели на лавке посреди заброшенной церкви. По крыше беспрестанным барабанным боем стучал дождь. В воздухе повис сырой запах подгнившего от времени и отсутствия ухода дерева. Родионов слушал Владимира внимательно, не перебивал, однако еще до его итогового замечания молодой человек понял – убедить исправника ему пока не удалось. Но первый камешек брошен. Гаврила Викторович не дурак. Он видел, что происходило в городе, не мог не видеть. Нужно лишь пробиться через стену его отрицания.

– Я предупреждал, что вы мне не поверите, – устало покачал головой Корсаков. – Да только в глубине души вы знаете, что я прав. Что все слухи о Серебрянских, ходившие в здешних местах, появились неспроста. Что все страшные истории о них, которые принесли бежавшие крестьяне, правдивы. Что не зря вы ощущаете внутри странный тоскливый испуг, стоит вам поднять глаза на круг камней и старую церковь.

– Вот вы какого мнения обо мне?

– Вы смелый человек, Гаврила Викторович. Я же вижу медаль у вас на груди – Святой Владимир третьей степени. По времени выходит, что за Бухарский поход, не так ли?

– Откуда?.. – вскинулся исправник, но затем махнул рукой и кивнул: – Да, за Самарканд [10].

– Но даже вы испытываете страх перед этим местом. И ведь стало только хуже, когда полил дождь, не так ли? Хуже, чем вы видывали за все годы службы.

Корсаков намеренно положил руку на плечо исправника – и увидел его глазами события предыдущих недель.

Увидел звонаря, повесившегося на веревке колокола; связанную и забитую до смерти жену городского головы; доктора с посиневшим лицом у пустого шкафа с лекарствами – он принял все, что хранилось в кабинете. Исправник страдал: город, защите которого он посвятил всю свою жизнь, пожирал себя изнутри под напором неведомого врага, противостоять которому обыкновенный служака не в силах.