Тайный брак

Девушка вбежала в большую комнату, тесно обставленную множеством предметов, старинной мебелью, странной формы стульями и столами с интересной резьбой и следами позолоты на ножках и спинках, изображающих птиц и зверей. В углах чернели окованные железом сундуки, пузатые комоды с фигурными замками, лари с инкрустациями из фольги, серебра и перламутра. Но самое замечательное в этой комнате было зеркало в простенке между окнами: небольшое, овальной формы, в точеной, грубой работы, рамке из простого дерева, оно было вставлено в другую раму, широкую и густо позолоченную с целью предохранить первую, убогую, от действия времени.

Вещь эта была историческая. Императрица Елизавета, при которой княгиня Майданова, вернувшись из добровольной ссылки в деревню, снова появилась при дворе, приезжала любоваться этой рамкой, а также и царствующая императрица Екатерина II, когда была еще цесаревной, интересовалась этим зеркалом и, навещая его владелицу, подолгу расспрашивала ее про великого человека, подарившего ей эту вещь в рамке своей работы.

Это было много лет тому назад. С воцарением императрицы Екатерины II княгиня перестала являться ко двору, но в царской семье ее помнили и на знаки благоволения к ней не скупились: в скромных антресолях, где она проживала у внука, сына единственной дочери, давно умершей, можно было встретить важных гостей. Сам наследник цесаревич с супругой навещал иногда старую княгиню, а также те из вельмож, которым отцы и деды рассказывали про роль, выпавшую на долю их сверстницы, княгини Людмилы Николаевны Майдановой, при дворе великого Петра.

Приезжали к ней не одни любопытствующие повидать и послушать очевидицу странных и ужасных событий, перешедших уже в область истории, а также с жалобами и сетованиями, за нравственной поддержкой и советами такие, от которых все бежали, как от зачумленных. Этих она принимала особенно радушно, и Марье Ивановне приказано было впускать их во всякое время. Для несчастных старая княгиня безропотно прерывала и скромную трапезу, и послеобеденный сон, а на нарекания за участие к недостойным у нее был один ответ:

— Стара я, милые, чтобы человека судить; сама каждую минуту Божьего суда жду.

Невзирая на множество вещей, загромождавших комнату, в которой старушка проводила всю жизнь и из которой ее выносили в карету для того только, чтобы везти в церковь, здесь было так уютно и дышалось так легко, что, раз войдя в нее, не хотелось выходить. В каком бы нравственном удручении ни находился человек, он, проникнув сюда, чувствовал себя отрезанным от остального мира, в убежище, настолько далеком от житейских дрязг и миросозерцания, что волей-неволей его скорбь притуплялась на время и то, что за минуту перед тем терзало его душу, представлялось в ином, менее безнадежном свете.

В то время, когда происходило описываемое событие, хозяйке этого своеобразного жилища было около девяноста лет; она родилась с веком, но ей удалось сохранить не только память и умственные способности, а также слух и зрение; говорить с нею можно было не возвышая голоса, и она читала без очков древнюю книгу в потертом кожаном переплете, с серебряными застежками и множеством закладок; заслышав шаги любимой правнучки, она отложила книгу на столик, стоявший рядом с ее креслом, в котором она сидела выпрямившись, как молоденькая, не прикасаясь к высокой жесткой спинке, обитой кожей.

У старой княгини было замечательное лицо: тонкие черты, точно выточенные из слоновой кости, пожелтевшей от времени, и темные большие глаза производили впечатление оживленной каким-то чудом мумии; такой разительный контраст представляли мертвенность высохшей кожи и неподвижность всего лица с блеском и выразительностью глаз. Тело княгини там высохло и съежилось, что переносить ее с кровати на кресло и обратно (княгиня уже лет десять как перестала владеть ногами) было не трудно; но тем не менее между этими живыми мощами, облеченными в узкий шелковый халатик темного цвета, с белым шлыком на голове, и цветущей молодостью и красотой молодой девушки, которая вбежала к ней с распростертыми объятьями и жизнерадостной улыбкой на пурпуровых губках, было что-то общее, какое-то неуловимое сходство, по которому тотчас же можно было догадаться, что они происходят от одного корня.

— Бабинька, милая, драгоценная! Поздравляю вас с ангелом и желаю, чтобы вы еще долго-долго прожили с нами! — проговорила девушка, прерывая свою речь поцелуями.

Она опустилась на колени перед старушкой и, не выпуская высохшей фигурки из своих полных, обнаженных выше локтей рук, влажным от сердечного умиления взглядом смотрела ей в глаза.

— Спасибо, спасибо, ласточка! Поздравляю и тебя, да хранит тебя Господь милосердный! — ответила княгиня на приветствие правнучки. — Заспалась ты, птичка.

— Мы вчера поздно от сестрицы вернулись, бабинька.

— Знаю! Добрые люди к заутрене собирались, когда карета ваша во двор въехала. Весело было?

— Может, другим и весело было, бабинька, а мне нет.

Бледные губы старушки сложились в лукавую усмешку.

— Что же так? — спросила она, но не дождалась ответа.