Тайный брак

Минут через пять Марьюшка доложила своей барыне, что Панова увезла к себе их барышню на целый день.

— И уж так они торопились, так торопились, даже переодеться им не дали: как была барышня в утреннем платьице, так и поехала, — прибавила она. — Барышня спрашивали, можно ли им ночью к вашей милости прийти, когда, значит, все в доме будут спать.

— А ты ей что сказала на это? — с живостью спросила княгиня.

— Сказала, что ваша милость всегда им рады.

— Хорошо. Как услышишь, что приехала, стой у лестницы, чтобы провести ее. Не споткнулась бы, Боже упаси, в темноте!

IX

Весь день шел дождь, но, невзирая на дурную погоду, в доме Дымовых к вечеру все господа разъехались по гостям. Обед прошел в большом унынии. Сенатор ел мало, был так озабочен, что на заявление жены, что их дочь проводит день у сестры Елизаветы, ни слова не сказал и вышел из-за стола, не дождавшись последних блюд. Приживалки и бедные родственники примолкли и старались стушеваться, чтобы не раздражать своим присутствием хозяев. Лев Алексеевич тоже не кушал дома, но про него отец и не спросил, когда же Дарья Сергеевна упомянула имя сына, так нахмурился, что она смолкла на полуслове.

Отдохнув, по обыкновению, после обеда, барыня приказала запрягать карету и, нарядившись, поехала на бостон к Апраксиным. Час спустя уехал и барин.

— В котором часу приказала барыня приехать за нею? — спросила одна из горничных, встретившись с вернувшимся вместе с каретой выездным.

— К двенадцати, ужинать там будет, — ответил выездной.

Девушка побежала с этим известием к подругам.

Дом опустел и потемнел. Вся жизнь сосредоточилась лишь в людских да в передней, где при тусклом свете сальной свечки в оловянном подсвечнике казачки сначала мирно играли в козлы, но потом так развозились, что поднятым шумом обеспокоили старших. С проклятьями прибежал на расправу буфетчик, раздалось несколько увесистых пощечин, веселое хихиканье перешло в сдавленный вопль и плач, а затем все смолкло. Буфетчик задул огарок и, пригрозив еще раз при первом шорохе выпороть всех розгами, вернулся в свое логовище за шкафами с посудой.

До возвращения господ оставался целый длинный вечер. Челядь пользовалась им в свое удовольствие: кто, растянувшись на ларях в проходах и коридорах, высыпался, кто ушел в людскую, кто в кучерскую погуторить с земляками, а кто болтался в девичьей, где тоже работа шла вяло и говор и смех с минуты на минуту усиливались.

— И барышню, поди, рано домой не отпустят, — заметила горничная Стеша, бросая работу и лениво откидываясь на спинку деревянного стула, на котором она сидела в самом конце длинного стола, заваленного скроенным бельем.

Примостившись рядом с нею на низенькой скамеечке, кудлатый парень Кондрашка напевал ей шепотком отрывки из той вечной любовной песни, которая обладает исключительной привилегией никогда не надоедать людям.

Кондрашка был недавно взят с кухни в подручные к камердинеру молодого барина, и новая должность успела развить в нем столько наглости, что он не стеснялся волочиться за лучшей в дворне невестой, хорошенькой любимицей барышни Людмилы Алексеевны.

Опытная в искусстве пленять сердца кокетством, Стеша слушала его с притворным равнодушием и с пренебрежительной усмешкой. Ее фраза о возвращении домой барышни не относилась к Кондрашке; произнося ее, Стеша даже слегка отвернулась от своего воздыхателя к сидевшей рядом с ней с другой стороны девушке, но он хорошо понимал значение этой увертки и, близко пригнувшись к ней, прошептал:

— У вас теперь уж, может, барышни и нет.

— Как это нет? Куда же она девалась? — спросила озадаченная девушка.

— А вы тише! Дайте мне ваше ушко, я вам скажу.

— Говори, что ли, скорее, шут гороховый!

— Барышня ваша, поди, теперь в барыню обернулась.

— Ах ты бесстыдник! Ведь скажет тоже! — воскликнула Стеша, с негодованием отталкивая от себя дерзкого кавалера. — А я думала, ты путное что-нибудь скажешь!

— Вот сами увидите! Больших перемен ждите в нынешнюю ночь! — шепнул девушке Кондратий.

— Какие перемены? Врете вы все, — возразила Стеша, но без прежней самоуверенности, так как таинственные намеки Кондрашки, которому доверял камердинер молодого барина, начинали навевать на нее смутный страх.

— А вот как случится, и вспомните, что я вас предупреждал, — продолжал Кондрашка, лукаво ухмыляясь. — Ждать уж теперь недолго: ночь не пройдет, как все узнаете. А я сказать вам не могу по той причине, что клятвой обязался молчать.

Стеша не настаивала. Примолкли и подруги ее, в комнате, как говорится, «тихий ангел пролетел», навевая на присутствующих таинственное раздумье.

Вдруг тишина нарушилась громким возгласом:

— Господи Боже мой, мать царица небесная, помилуй нас, грешных!

Эти слова раздались сверху, и все головы поднялись к полатям над лежанкой, где, свесив ноги, сидела старуха Фимушка. Давно уже была она слепа, но слух заменял ей зрение; он был так тонок, что про нее говорили: «Она из тех, которые слышат, как трава растет». Кроме того, она прозревала духовными очами то, что телесными не дано видеть.