Тайный брак

Извозчик спросил меня, не лучше ли будет сейчас же остановить их, пока они не так еще далеко отъехали, откровенно сознаваясь, что с его лошаденкой он не в состоянии тягаться с первым извозчиком. Без всякой мысли, почти машинально, не имея ни намерения, ни достаточной причины для этого, я отверг его предложение и приказал просто следовать за ними как только можно скорее. Странное ощущение овладело мной, когда я произносил эти слова, точно язык мой был отголоском чужого языка. Вдруг мне стало жарко, и нервное волнение охватило все мое существо, потом я почувствовал такой озноб, что едва мог пошевелиться. Отчего бы это?

Мой фиакр остановился. Я выглянул и увидел, что лошадь свалилась с ног.

— Ну уж, барин, — сказал извозчик, спокойно слезая с козел, — как мы ни хлопочи теперь, а все не поспеть за ними, вишь как они шибко повернули за угол улицы!

Я заплатил ему, а сам поспешно выскочил из экипажа, решившись пешком следовать за ними.

Мы очутились на пустыре, рядом с полузастроенной колонией, неподалеку от станции железной дороги. Я услышал резкий свист и тяжелый вздох паровоза, промчавшегося мимо меня во мраке сквера, где я мгновенно очутился. Преследуемый мной фиакр остановился на углу улицы перед несколькими гостиницами.

Очень скоро, выйдя из экипажа и не оглядываясь ни направо, ни налево, Маргрета и Маньон пошли вдоль улицы. Вот они остановились перед девятым домом. Я следовал за ними так близко, что мог слышать стук двери, захлопнувшейся за ними, и даже мог сосчитать, сколько подъездов находилось между сквером и тою дверью, куда они вошли.

Страшное подозрение вдруг вкралось в мою душу, я сам не мог сознательно сказать, что я подозревал, но это ужасное ощущение проскользнуло во мне подобно холоду от нечаянного соприкосновения с трупом, оно пронзило насквозь мое сердце.

Я поднял глаза на дом. Это была гостиница, гостиница нежилая, или, по крайней мере, имеющая какой-то таинственный вид. Действуя машинально, не повинуясь никакому определенному внушению, ничего не чувствуя, кроме неясной, инстинктивной решимости следовать за ними и во внутренность дома, я подошел прямо к двери и дернул звонок.

На мой призыв выскочил половой. Свет от лампы из коридора упал прямо мне на лицо. Половой разинул было рот, чтобы спросить у меня, что мне надо, но, взглянув мне в лицо, отскочил назад. Не теряя времени на объяснения, я запер дверь за собой и сказал ему поспешно:

— Сейчас вошла дама с кавалером.

— А вам что за дело? — начал было он, но тут же, изменяя тон, добавил:

— Позвольте, сэр, узнать, какое вы имеете дело к этим особам?

— А то, чтобы ты сейчас же проводил меня в такое место, откуда я мог бы все слышать, что они будут говорить, мне ничего больше не надо. Вот тебе золотой, исполни только мое желание.

С глупою радостью глаза его устремились на золотую монету, которую я держал перед ним. На цыпочках подошел он к другому концу коридора и прислушался. Но я ничего не слыхал, кроме громкого и усиленного биения своего сердца. Он вернулся ко мне, бормоча про себя:

— У хозяина спокойно, он ужинает. Попробуем. Но обещайте мне тотчас же уйти и не поднимать шума, — шепнул он мне. — Мы все здесь тихонько живем и все, что похоже на скандал, не водится у нас… Скажите же, обещаете ли вы ходить тихо и ни слова не говорить?

— Хорошо.., обещаю.

— Так пожалуйте сюда и помните: надо идти тихонько.

Когда я шел за ним по лестнице, мне казалось, что я совсем цепенею, что мной двигала какая-то машина или, скорее, какое-то таинственное, непреодолимое влечение. Он привел меня в пустую комнату и, показав на стены, сказал шепотом:

— Это только перегородки, доски, обклеенные обоями.

Потом он остановился, устремив на меня глаза с выражением настойчивого беспокойства.

Я прислушивался и сквозь тонкую перегородку услышал голоса.., вот ее голос, а вот его голос… Я слышал и видел, я узнал весь позор оскорбления, сделанного мне, я узнал весь ужас их вероломства… Он радовался своему терпению и притворству, которые увенчали успехом их тайный коварный умысел, с таким выжиданием приводимый в исполнение в продолжение многих месяцев, плодом которого он наслаждался накануне того самого дня, когда я должен был назвать своей возлюбленной и достойной женою такую же преступницу, как и он!..

Я не мог ни пошевелиться, ни дышать, кровь бросилась мне в голову, все жилы натянулись, сердце хотело разорваться, как будто недоставало жизненного дыхания. Целые годы умственной агонии и телесной пытки сосредоточились в одной этой минуте молчания, неподвижности, ужаса. Сознание всех этих страданий ни на минуту не оставляло меня. Я слышал, как половой пробормотал: «Боже мой! Он умирает!» Я чувствовал, как он снял с меня галстук и стал лить на меня холодную воду, потом утащил меня из комнаты, отворил окно, выходившее в сад, и поддерживал меня на руках, думая, что ночная прохлада освежит меня. Я все это помню и тотчас же все понял, когда пароксизм [17] прошел, оставив за собою только лихорадочное сжатие каждого мускула, судорожную боль во всех нервах.