Тайный брак

Нет, так нельзя. Какое-то безумное письмо… Следует изложить все ясно и понятно. Написать о том, что я выполнила свой долг перед моей и перед твоей страной, Генрих. Вышла замуж за человека, победившего Францию, и родила ему сына — тебя, мой дорогой… Так неужели теперь не имею права на счастье? Разве не справедливо мое желание? А если так, то, пожалуйста, Генрих… Если у тебя есть ко мне хоть какие-то чувства, помоги, прошу тебя. Ты можешь это сделать. Ты ведь король. Прикажи этим злым людям исправить то худое, что они сотворили, и…

Снова кто-то подъехал к дому. Я подбежала к окну, но никого не увидела.

— Гиймот! — крикнула я. — Кто там? Я знаю, это Оуэн. О, скажи мне, что вернулся Оуэн!

— Вас хотят видеть какие-то люди, миледи, — сказала Гиймот, входя в комнату.

— Оуэн с ними?

Она покачала головой.

— Они требуют немедленной встречи с вами.

— Но что им надо? Кто они?

— Я ничего не знаю, миледи.

— А где дети?

— Наверху.

— Боже, что им опять надо, этим людям?

— Они сами скажут, моя дорогая госпожа… Моя Катрин… Моя дорогая девочка. Такая беда… Такое горе…

Я спустилась вниз, где находились несколько мужчин. Таких же вооруженных, как те, кто недавно увезли Оуэна.

— Миледи… — начал один из них не очень решительно и замолчал.

— Говорите, — приказала я.

— Миледи, мы прибыли по велению короля, чтобы отвезти вас в аббатство Бермондсей.

— Бермондсей? — тупо спросила я. — Но почему… с какой стати должна я туда ехать?

— Вы едете, так сказано в приказе, на попечение тамошней настоятельницы, миледи.

— Это приказ моего сына? Я не верю вам.

Говоривший развернул пергаментный свиток и показал мне. Там, внизу, стояла подпись Генриха!

— Но я не собираюсь…

Мужчина посмотрел на меня, не скрывая сожаления во взгляде.

— Миледи, — повторил он, — согласно приказу короля мы должны немедленно препроводить вас в Бермондсей.

— А дети… — вырвалось у меня.

Мужчина не удивился: он был, видимо, подготовлен к подобному вопросу.

— В отношении детей тоже есть приказ, миледи. Их велено отправить в аббатство Беркинг.

— Но ведь это не Бермондсей… — сказала я растерянно. — А меня везут туда.

— Вы правы, миледи. Через час мы должны отправиться.

— Я никуда не поеду.

Он снова взглянул на меня с состраданием.

— Нам приказано отвезти вас, миледи.

Я ощутила полную беспомощность, поскольку поняла, что, если откажусь ехать, меня увезут силой. Такие им даны права.

— Где Оуэн Тюдор? — твердо спросила я.

Мне никто не ответил.

— Детей тоже надо готовить к отъезду, — сказал один из прибывших, повернувшись к Гиймот.

Я посмотрела на нее… В последний раз… Мы смотрели и смотрели друг на друга и ничего не говорили.

Да… я потеряла Оуэна. Я теряю своих детей… И Гиймот… И Агнессу, и трех Джоанн… Что с нами со всеми будет?.. Я потеряла всех, кто любил меня, кто помогал мне, был бескорыстно предан…

Но как они обо всем узнали? Кто нас выдал? Кто этот человек — она или он, какая разница? И зачем этот кто-то сделал это? Во имя чего? Случайно? Из чувства страха?.. Я никогда не узнаю об этом…

А прибывшие стоят и ждут. Они должны выполнить приказ. Приказ, подписанный моим сыном. Которого я родила, которого любила… И люблю…

Он тоже вынужден подчиниться им, мой мальчик… Как и я…

Меня отвезли в аббатство Бермондсей. Горе сковало меня. Я не попрощалась с детьми, чтобы не испугать их. Перед моим мысленным взором долго стояло смертельно бледное лицо Гиймот, ее глаза, полные немыслимой жалости и боли. Во всем замке царило уныние. Все уже так или иначе знали о том, что произошло.

Как мы ехали в аббатство, я не помню: весь путь стерся из памяти.

Настоятельница встретила меня с почтением. Я стала ее узницей, но узницей уважаемой. Меня поместили в просторную комнату с голыми стенами, лишь распятие висело на одной из них. На все это я не обращала внимания. Две монахини помогли мне раздеться и уложили в постель — такую я чувствовала слабость.

Я лежала посреди этой необычной обстановки, ничего вокруг не замечая, уставившись на светлую стену, и видела перед собой все время одну картину: под ярким веселым солнцем по зеленой траве уходит Оуэн в сопровождении стражников.

Мне принесли пищу, я не притронулась к ней.

День близился к концу. Наступила ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Я лежала без движения на простой кровати и хотела лишь одного: умереть.

Настоятельница оказалась добросердечной женщиной. Ее беспокоило мое состояние, она пыталась беседовать со мной, убеждала не отказываться от еды.

— Вам следует смириться, — говорила она.

— У меня нет мира в душе, — отвечала я.

— Бог поможет вам.

— Все, чего я хочу, чтобы мне вернули моего супруга и моих деток.

Она молчала, но я видела сочувствие на ее лице.

— Вы не хотите помолиться? — спрашивала она.

Вместо ответа я отворачивала лицо к стенке.

И опять она говорила:

— Я хочу помочь вам… — И потом: — Помолитесь со мной.

И снова я отвечала:

— Верните мне детей и мужа. Больше я ничего не хочу… Дайте право жить как обыкновенной, простой женщине — со своей семьей. Иного мне не надо… За что меня лишили всех, кого люблю, и обрекли на смерть? За что?