22 мая (3 июня) 1880 года в 8 часов утра тихо скончалась императрица Мария Александровна. В течение целого месяца несчастная больная не подавала почти никаких признаков жизни и только тихо стонала. Легкое напряжение от кашля прервало ее жизнь. Это произошло так быстро и незаметно, что не успели даже позвать детей. Император в это время был в Царском Селе.
Четыре дня спустя бренные останки императрицы были перенесены из Зимнего дворца в собор Петропавловской крепости со всей пышной величественностью императорских похорон. По обычаю, Александр II с сыновьями собственноручно перенесли гроб с паперти на катафалк.
Под волнующие звуки песнопений санкт-петербургский митрополит начал служить величественную заупокойную литургию.
О чем думал тогда государь? И какое место среди этих дум занимало воспоминание о покойной, изможденное лицо которой в последний раз лежало перед ним в открытом гробу?
Какие невольные мысли, какие образы вставали перед ним и смущали его печаль?
Дальнейшие события вскоре ответили на эти вопросы.
Несмотря на звание фрейлины, княжна Долгорукая, конечно, воздержалась от присутствия на похоронах императрицы. Она осталась в Царском Селе.
Давно уже Александр II не возобновлял с нею разговоров о браке. Но она хорошо знала его и верила ему. Она не сомневалась, что рано или поздно, по истечении требуемого приличием срока, Александр II женится на ней.
На следующий день Александр II посетил ее в Царском, но не затронул этой щекотливой темы. В течение ближайших дней он подолгу обсуждал с Екатериной Михайловной многочисленные перемены, которые ему нужно произвести в связи со смертью императрицы в личном составе двора и в обиходе его жизни, но и тут он не проронил ни слова о браке.
25 июня (7 июля), ровно месяц спустя после того, как он похоронил императрицу, он неожиданно обнял княжну Долгорукую и сказал спокойно и серьезно: "Петровский пост кончится в воскресенье, шестого. Я решил в этот день обвенчаться с тобой перед Богом".
Самодержец до мозга костей, Александр Николаевич внутри себя вынашивал подготовку своих решений. Даже для самых приближенных и преданных ему людей он оставался непроницаемым. Он часто совещался с ними, но, выслушав их советы, он не высказывал, к какому решению он склоняется. Решения свои он высказывал в виде приказов. Его ближайшие друзья, граф Адлерберг и генерал Рылеев, узнали об его решении лишь 3 (15) июля. Придворного священника, отца Никольского, известили лишь в последний момент. Кроме них, никто не знал о предстоящем венчании.
Когда государь объявил о своем решении Адлербергу, этот последний изменился в лице. "Что с тобой?" — спросил у него Александр II. Министр двора пробормотал: "То, что мне сообщает ваше величество, так серьезно! Нельзя ли было бы несколько отсрочить?" — "Я жду уже четырнадцать лет. Четырнадцать лет тому назад я дал свое слово. Я не буду ждать более ни одного дня". Граф Адлерберг, набравшись храбрости, спросил: "Сообщили ли вы, ваше величество, об этом его императорскому высочеству наследнику-цесаревичу?" — "Нет, да он и в отъезде. Я скажу ему, когда он вернется, недели через две… Это не так спешно". — "Ваше величество, он будет очень обижен этим… Бога ради, подождите его возвращения". Царь коротко и сухо, своим обычным, не допускающим возражения тоном сказал: "Я государь и единственный судья своим поступкам".
Вслед за этим он отдал распоряжение об устройстве предстоящего венчания.
Венчание происходило 6 (18) июля в 3 часа дня в Большом Царскосельском дворце. Император, в голубом гусарском мундире, направился за княжной Долгорукой в маленькую комнату нижнего этажа, где обыкновенно происходили их свидания. Екатерина Михайловна только что при помощи своего друга, госпожи Ш., надела скромное светлое выходное платье; голова ее оставалась непокрытой. Поцеловав ее в лоб, царь просто сказал: "Пойдем". И он дал руку княжне, приглашая госпожу Ш. следовать за ними.
Были приняты меры, дабы никто из офицеров или из придворных слуг не заподозрил происходящего. Даже генерал Ребиндер, комендант императорской квартиры, имевший по своей должности право входа во все помещения, оставался в полном неведении.