Именно это мое качество и упомянул два года назад император Австро-Венгрии Франц-Иосиф как главный аргумент в пользу того, что он выбрал меня — а не кого-нибудь другого — для выполнения одного деликатного задания. А еще он заявил, что полностью мне доверяет, потому что, как тебе известно, мы не только приходились друг другу родственниками, но я еще был его личным советником по вопросам внешней политики. Я прекрасно понимал, что задание, которое мне поручали, имело огромное значение для обеспечения безопасности Австрии и даже всей Европы. А еще я в полной мере осознавал, что союз с Россией был наиболее значимым среди всех дипломатических мер, которые могли предотвратить войну. Хотя, по моему убеждению, война была неизбежной, я считал, что необходимо запустить все возможные механизмы для того, чтобы попытаться предотвратить крупномасштабный конфликт, который затронет все страны и народы. Впрочем, в эту сумасшедшую эпоху, в которую нам доводится жить, весь мир, похоже, сходится во мнении относительно того, что война — не только единственный, но и наилучший выход из сложившейся напряженной ситуации. Австрия жаждала войны, планируя в результате нее укрепить свое влияние на Балканах и раздавить националистические движения. Россия видела в войне возможность восстановить свой национальный престиж, очень сильно пострадавший в результате недавнего поражения в противоборстве с Японией, и предотвратить надвигающуюся новою волну народного недовольства. Франция надеялась в ходе предстоящей войны отомстить за позорное поражение, которое она потерпела от Германии в 1871 году, и вернуть себе Эльзас и Лотарингию. Германия полагала, что война поможет ей, недавно созданной империи, укрепить свое влияние на международной арене, а особенно по отношению к Великобритании, тогда как Великобритания была уже готова поставить крест на
Возможно, из-за того, что я родился в маленьком герцогстве, затерявшемся в центре Европы, от отца-австрийца и матери-испанки, и из-за того, что среди моих родственников имелись бабушка-немка, дядя-швед и русская двоюродная бабка, а образование я получил в Англии, у меня не смогло развиться сколько-нибудь значительное чувство патриотизма, и все подобные всплески националистического духа казались мне уму непостижимыми. Тем не менее тебе прекрасно известно, что ситуация была именно такой и что я увяз в ней по самые уши.
Все эти события в своей совокупности вызывали у меня глубокий пессимизм, они придушили мое чувство юмора и, в конечном счете, превратили меня в человека печального и занудливого. Именно поэтому предстоящее празднование Рождества — в том виде, в каком его задумала наша матушка, — стало казаться мне невыносимым. В предыдущие годы я относился к этим хорошо знакомым мне рождественским праздничным мероприятиям хотя и не с восторгом, но, по крайней мере, вполне терпимо. Исходя из того, что я не был особо общительным человеком, обожающим ужины, на которые приглашено множество гостей, тематические балы и наплыв разряженных дам и господ (я иногда воспринимал замок Брунштрих через призму именно таких событий), и что я не считал себя ни виртуозом светской болтовни, ни искусным танцором, ни поднаторевшим в гостеприимстве хозяином (я обычно предоставлял эту роль тебе), я предпочитал держаться преимущественно на втором плане и при этом в большинстве случаев даже умудрялся как-то поразвлечься. А вот в этом году я знал абсолютно точно, что празднование Рождества превратится для меня в бесконечно долгое и нестерпимое мучение.
Я помню, любовь моя, как Ричард Виндфилд пообещал сводить меня в сельскую таверну, и мы подумали, что тихий денек накануне Рождества, когда большинство людей будет отдыхать, готовясь к предстоящему праздничному ночному бдению, будет для этого наиболее подходящим временем.