Тайный дворец. Роман о Големе и Джинне

Железный браслет у него на руке заколдован, он не дает ему сбросить человеческую личину…

Часы текли один за другим, а пришелец все трудился и трудился, не обращая внимания на зной. Наконец он открыл саквояж и достал кувшин. Медные бока засияли в лучах полуденного солнца.

Вот, видите? Это была его темница! А теперь там, внутри, сидит сам тот колдун!

Кувшин исчез в яме вместе с растрепанной стопкой бумаг.

Там его заклинания! – предположили вслух юнцы; их догадка оказалась верной.

Затем пришелец засыпал яму землей и песком, сложил сверху пирамидку из камней, чтобы отметить место, и поднялся, отряхивая руки.

Старшие джинны тоже все это время внимательно за ним наблюдали. Слетев с горных вершин, они обратились к нему с вопросом, и горы эхом отразили их голоса.

Но как же ты будешь жить, спросили они, заточенный в человеческом теле и скованный железом? Что ты станешь делать, куда пойдешь?

– Я вернусь домой, – отозвался бывший узник медного кувшина.

И, ни слова больше не говоря, покинул долину и скрылся в пустыне.

История о скованном железом джинне передавалась от одного джинна к другому.

Главное во всех этих рассказах совпадало: пришелец, железный браслет, кувшин и яма, в которую его закопали. А дальше начинались многочисленные расхождения, которые множились и ветвились. Одни утверждали, что его видели поблизости от незримых развалин древнего стеклянного дворца, от чьих стен и шпилей практически ничего не осталось. Другие упоминали о том, что какой-то джинн в человеческом обличье был замечен на пути в Гуту, опасный оазис, раскинувшийся вдоль восточной границы Дамаска, где болотные твари подстерегали прохожих джиннов, чтобы затащить в воду, в которой им, сотканным из живого пламени, очень быстро приходил конец.

Но зачем ему понадобилось туда идти? – недоумевали слушатели.

Возможно, для того, чтобы покончить со своей несчастной жизнью, предполагали некоторые.

Другие же вспоминали его слова: Я пойду домой. И мысли их обращались к землям, лежащим за Гутой, к миру людей и железа. Так вот что он имел в виду? Неужели он теперь живет там, среди них? Это казалось немыслимым. Жить в человеческом обличье, как один из них, передвигаясь по земле, а не по воздуху, укрываться от смертоносных дождей в их строениях, говорить с ними на их языках – как долго можно все это выносить? Эдак скоро воды Гуты покажутся благословенным избавлением!

Так они толковали и спорили меж собой, снова и снова пересказывая друг другу эту историю. И вскоре она обрела достаточный вес и оформилась для того, чтобы зажить своей жизнью, вырваться за пределы долины и, подобно своему необыкновенному герою, отправиться странствовать по местам, где ее совершенно не ожидали.

В реальности же скованный железом джинн благополучно миновал Гуту, ибо болотные твари испытывали перед ним точно такой же страх, как и их пустынные сородичи. Об истории, героем которой он нечаянно стал, истории, которая разрослась и превратилась в легенду, он и не подозревал. Он знал лишь, что ему нужно успеть на корабль.

В Дамаске он сел на поезд, который перевез его через горы, в Бейрут. Оттуда, прямо из порта, он отправил международную телеграмму-«молнию», после чего встал в очередь на посадку на свой рейс. Очередь еле двигалась. Он старался сохранять терпение. С тех пор как он освободился из кувшина, прошел уже год, а обуздывать собственное нетерпение по-прежнему стоило ему немалых усилий. Он подозревал, что так будет всегда. Закрыв глаза, он нащупал в кармане билет и стал слушать крики чаек в вышине и плеск волн, бьющихся о причал. День был сырой, и кожу его там, где с ней соприкасался воздух, покалывало от влаги. Джинн старался думать о предстоящем ему путешествии: сперва до Марселя, где надлежало пересесть на пароход «Галлия», а затем на нем совершить трансатлантический переход до Нью-Йорка. Путь обещал быть долгим и полным лишений, но в конечном итоге должен был закончиться. Джинн старался не вспоминать ни пустыню, ни своих сородичей на ветру, ни звуков воздушного языка, говорить на котором больше не мог. Ему хотелось бы задержаться там подольше, вести со старшими джиннами неспешные беседы, часами и днями, о чем угодно. Но какой в этом был толк? Нет, лучше уж сделать дело и уйти своей дорогой. Вернуться в Нью-Йорк и исполнить обещание, которое он дал.

Наконец подошла его очередь, и он протянул агенту в щегольской униформе свой билет.

– Имя? – спросил агент.

– Ахмад аль-Хадид. – Это, разумеется, было не его настоящее имя, ну так что ж? Зато он сам его выбрал: Хадид потому, что это означало «железо», а Ахмад – просто потому, что ему нравилось, как оно звучит.