Тайный язык нищих

У первых (офеней) он мог явиться вследствие потребности при сношениях с греками, с которыми русские или непосредственно приходили в соприкосновение в самой Византии, или по северному побережью Черного моря, или же сталкивались с ними в Болгарии, в местах, лежащих по Дунаю. Есть известие, что торговля русских купцов с Византиею чрез Черное море и с мусульманскими странами чрез Каспийское, производилась еще в сороковых годах IX столетия, самыя же торговые связи образовались, конечно, хоть несколькими десятилетиями ранее. Фактически достоверно также, что от III до VII века славяне подвигались на юг, запад и северо-запад, по мере того, как открывали им путь германцы… Беспрепятственно спускались они по выходе готов из Мизии — на юг, от устоев Дуная до самых берегов Пелопоннеса, где они прозябали (sic) еще в XV столетии. Как германцы, так равно и славяне, имели нужду в возрождении христианством, чтобы упрочить и оживить в себе врожденную им, по индоевропейскому происхождению, моральную силу, и чтобы не соблазниться приманками магометанства, которые представлялись им с разных сторон, от Средиземного моря до Камы (Куник. Васильевский).

В языке офеней есть одно замечательное выражение, до некоторой степени могущее служить указателем на сношения владимирцев с югом, хотя и позднейшие. Город Москва, как известно слывущий у простонародья под именем «Большой деревни», по-офенски называется Батуса. Странное с первого разу непонятное слово это легко объясняется, если припомнить, что есть Батусек (или Батасек), торговое поселение по сю сторону Дуная, на притоке его Сарвице, к северу от Мухача, по дороге из Митровицы в Буда-Пешт (Офен) (Raffelsperger). Совершенно естественно и без большой натяжки можно составить понятие, что если есть небольшой торговый Батусек, то почему же Москву, эту большую деревню — не назвать Батусой?

У вторых (нищих) — это остатки того малого разговорного языка, что некогда приходилось употреблять русским странным людям во время путешествия своего также на юг, на Афон и в Палестину. Известно, что стремление русских к Святым местам современно просвещению России христианскою верой, и едва ли уже не с этой поры отмечается у нас бродячий люд. Так, в Впрашании Кюрикове читаем следующее:

«…А иже се, рех: идут в сторону, в Ерусалим к святым, а другым аз бороню, не велю ити: еде велю доброму ему быти. Ныне другое уставих: есть ли ми, владыко, в том грех? Велми, рече, добро твориши: да того деля идет, абы порозну ходяче ясти и пити; а то ино зло, борони, рече» (Калайдович: Памятники XII века).

В обзоре русских летописей относительно содержания и характера их, преимущественно церковноисторического, находим: О странствующих в Иерусалим по склонности к бродяжничеству и потом «незатворяющих от велеречия уст своих и поведающих с прилыганием яже на онех землях»… (Православный собеседник 1860).

В рукописной кормчей конца XV века соловецкой библиотеки говорится: «…друзии же отходят от жен своих, не по закону остризаются, а не хотяще тружатися и отходят в Иерусалим и в прочая грады, ищуще лкоты, и тамо помятшеся, возвращаются в домы своя, кающеся безумного труда своего».

* * *

Временное раскаяние одних в «безумном» (бесцельном) труде не останавливало, однако, других от желания в свою очередь также потрудиться. И справедливо говоря — строго судить за это темную массу нельзя. Не только у нас, русских, везде и всегда Святым местам придается высшее, так сказать цивилизующее значение, причем, не говоря уж о самых местах поклонения, большую роль играет именно странствование к ним. Во время пути невольно, само собою, происходит сравнение своего, домашнего, с чужим, делается анализ того и другого, происходит заимствование лучшего, ценится свое хорошее, и т. п., по возвращении же нескончаемы рассказы о виденном, в крайнем случае — безмолвное удивление перед чем-либо недостижимым. Вообще впечатления пути не проходят для человека бесследно. Что в числе паломников могли встречаться и порочные — нисколько не удивительно, ибо среди достаточных более чем вероятно были нищие и калеки. Последнее выражение означает бедного, неимущего, нищего, а такой класс скорее других вынуждаем бывает обстоятельствами на преступления. Идя Христовым именем, питаясь скудным подаянием, бездомный и бесприютный люд соблазняется на проступки в надежде на безнаказанность: сегодня путник здесь, завтра он за двадцать верст, ищи его с ветром в поле.

Не надо забывать, что при странствованиях к святым местам громадное значение имеет еще климат: и русских, и других жителей севера (скандинавов) из их суровой страны больше всего манил к себе благодатный юг. Мнение это стало ходячим, и вот с какою характеристикою являются ныне паломники в литературных произведениях даже мелкой ежедневной прессы: