Тайный канал

В этом и заключалось мое второе превосходство: родители, неизвестно каким чудом, сумели собрать небольшую популярную библиотеку для нас, детей. А книги в то время представляли невероятную ценность, выносить их за пределы занимаемых нами комнат в коммунальной квартире не позволялось. Оставалось одно: прочитанное днем дома, после школы, пересказывать по вечерам собравшимся в нетерпеливом ожидании приятелям под лестницей, где было уютно и тепло по сравнению с вьюжным ветреным переулком, несшим холод с Москвы-реки.

Как правило, среди собравшихся неизменно присутствовал Адик. Видимо, мой, весьма отличный от текста, пересказ прочитанных книг привел бы в изумление их авторов, так далек он был от оригинала. Но можно понять и рассказчика, ведь ему нужно было держать в напряжении в течение всего вечера достаточно обширную мальчишечью аудиторию, о чем авторы, судя по бесчисленным историко-лирическим отступлениям, не всегда заботились.

Пришел черед и «Фауста» Гете. Без труда освоив хитросплетения показавшегося мне мало привлекательным сюжета, я постарался на очередном литературном чтении под лестницей несколько совершенствовать его, придав приключенческо-детективную окраску всему повествованию. Понятно, что менее всего внимания при этом было уделено трагедии внебрачной связи бедной Гретхен и прожженного Фауста. Тем не менее именно после «фаустовских чтений» последовало приглашение в мой адрес посетить подвальную часть особняка немецкого представительства, отведенную семье дворника.

Нас встретила мать Адика, женщина, как мне тогда показалось, внешне сдержанная, но добрая и приветливая сердцем. Она осталась в моем детском сознании воплощением истинно немецкой фрау. Русским языком она владела в достаточной степени, чтобы принять такого гостя, как я.

— Ты молодец, что прочел и пересказал Адику немецкую книжку о Фаусте! И вообще, правильно делаешь, если читаешь немецкие книжки, в них очень много полезного. Адик вот ленится их читать, а ему ведь это тоже необходимо, — и она ласково провела рукой по моим волосам.

Так я впервые узнал, что доктор Фауст, а значит, и его автор имеют отношение к Германии.

Одним словом, едва успев прочесть несколько книг по-русски, я прослыл знатоком немецкой литературы. Главным же для меня было то, что отныне мы оказались равны: я в доме Адика стал не менее уважаем, чем он в моем.

В отличие от матери, отец Адика остался в моей памяти фигурой мрачноватой и загадочной, если не таинственной. От привычных московских дворников он решительно отличался: рано утром появлялся в синем комбинезоне вместо традиционного белого дворничьего фартука. Улицу мел не метлой, а щеткой. Дружбы со своими московскими коллегами не водил, а главное, был всегда трезв, чем окончательно ломал целостность сложившегося стереотипа столичного дворника. Кульминационным моментом в развитии его отношений с нашей улицей стал тот день, когда, готовясь к приему по случаю национального праздника Германии, он вымыл тротуар перед зданием представительства с мылом. Этот факт произвел на всю округу неизгладимое впечатление, ибо в ту пору далеко не у всех москвичей мыла хватало даже для ухода за собственным лицом.

Собравшаяся вокруг толпа с интересом наблюдала за стекавшей в водосток мыльной пеной. Интерес этот был сродни тому, с которым американские безработные в те же времена экономического кризиса глядели на молочные потоки, сливаемые в реку фермерами, не желавшими продавать его дешевле. Советские газеты и выпуски кино-новостей были полны подобного рода снимками и кинокадрами, иллюстрировавшими уродливость капиталистического способа ведения хозяйства.

Различия в социальных укладах нисколько не мешали нашей с Адиком дружбе. Как-то раз мы затеяли с ним обычный для подростков разговор о родителях. Я без труда и угрызений совести солгал, что отец мой прежде был капитаном океанского корабля. Скованный присутствием отца, подметавшего неподалеку двор, Адик не смел дать воли фантазии. Он напрягся, ища выхода, веснушки побелели на раскрасневшемся лице, и, наконец, на одном дыхании негромко выпалил:

— Думаешь, мой отец простой дворник? Да если хочешь знать, он имеет Dienstgrad! (имеет воинский чин). Он фельдфебель или еще даже больше!

Это был единственный на моей памяти случай, когда Адик, не сумев подобрать русского эквивалента немецкого слова, воспользовался родным языком. Себе на горе. Услышав знакомые слова, его отец не сделал скидки на возраст и не простил невинного хвастовства. Отложив метлу, он отрывисто велел Адику идти в дом и безжалостно выпорол его, возможно, за разглашение военной тайны.

Все, что осталось в моей памяти от происшедшего, это впервые произнесенное им немецкое слово. Тринадцать лет спустя мне пришлось повторять его бесчисленное количество раз, переводя на допросах пленных немецких офицеров. Слово это стояло непременно сразу после имени и фамилии. И каждый раз, произнося «Ihr Dienstgrad?» («Ваш чин?»), я видел перед собой раскрасневшееся от гордости за отца лицо друга.