Читаем Тайный канон Китая полностью

Тайный канон Китая

Гуй Гу-цзы вовсе не так мелочен и не так далек от требований нравственности, как того хотелось бы некоторым его критикам из рядов узколобых конфуцианцев. Просто мораль для него есть условие и конечное осуществление его идеала политики. Этот идеал нельзя декретировать или даже изложить в виде набора объективных истин. Достижение его требует длительных усилий на пути «восполнения духа», «пестования воли», «осуществления помыслов» и прочих видов духовного подвижничества. Ясно теперь, что присутствие в конце трактата глав, посвященных духовному совершенствованию — это не причуда экстравагантного проповедника тайного знания, кто бы он ни был, а органическая часть китайской политической стратегии. Стратегии интимного доверия прежде всего. Ибо даже и отвергнутый, выставленный во внешнее пространство, отнесенный к «чужим» человек является все-таки «своим» в том смысле, что и он есть предмет оценки и, следовательно, участливого внимания. И недаром, как уже говорилось, самое понятие стратегии — притом именно военной — так часто обозначалось в Китае словосочетанием «искусство сердца».

Сокрытость властвующего не есть, конечно, его отсутствие. Она означает пребывание у истоков вещей — там, где зреют втайне от посторонних взглядов, в утробе творческого начала мироздания «семена» всего сущего, которые предваряют все явленные формы. В одном месте трактата «превращения» (и, следовательно, политика) отождествляются с переходом от внутреннего и незримого к внешнему и видимому, подобно тому, как корень дерева в известном смысле выражается в его листве. Не будем забывать, что в Китае именно словом «превращение» обозначалось всякое «явление». Мудрец, в представлении китайцев, потому и не может не быть правителем, что знает секрет превращения семени в плод. Ему ведома символическая матрица поведения всего живого, и это знание позволяет ему быть интимным всем и без усилия направлять движение мира до мельчайших его деталей. Но эта животворная «завязь всех вещей», эти ежемгновенные превращения исчезают даже прежде, чем обретут зримую форму; они именно пред-восхищают все сущее. Для того, чтобы быть царем мира по-китайски, нужно уметь становиться, как выразился Чжуан-цзы, «таким, каким еще не бывал», — и обрести способность «знать прежде знания»! Таков Небесный Человек китайской традиции — тот, кто пресуществляет себя в бездну творческих метаморфоз бытия и потому возвращается в мир с каждым мгновением сознательно проживаемой жизни.

Разгадка тайны власти кроется не в определениях понятий и не в каких-нибудь премудрых книгах, недоступных для простых умов. Она — в полной просветленности сознания, дарующей покой, безмятежность и безупречную уравновешенность, что, согласно автору «Гуй Гу-цзы», соответствует «срединности и прямоте» (чжун чжэн) во всякой деятельности.

Китайское искусство стратегии есть мудрость и, значит, достояние зрелого ума. Она вызревает во времени, как неспешно, но неуклонно зреет плод, и открывает свои тайны тому, кто умеет не просто ждать, но приуготовлять будущее, ждать деятельно. Иначе говоря, сделать своей аскезой праздность — и упразднить все заботы, разделаться со всеми делами. «Грядущее и отдаленнейшее суть мера сегодняшнего дня» — гласит самый нравоучительный афоризм, принадлежащий самому яростному в человеческой истории врагу морали.

Могущий вместить да вместит.