Тайный код Конфуция

Чай (Цзы-гао), вэйский уроженец; о нем рассказывают, что он не наступал на тень, не убивал оживших насекомых, не ломал распускавшихся растений; находясь в трауре по родителям, три года плакал горючими слезами, никогда не улыбался, не ходил по тропинкам и не пролезал чрез канавы. Шэнь был человек безыскусственный, простой и чистосердечный, но тупоумный. Между учениками Конфуция не было недостатка в людях умных и красноречивых, но честь распространения его Учения принадлежала не умницам, а таким бесхитростным и чистосердечным людям, как Цзэн-цзы. Такие люди, хотя и медленнее понимали, но зато усваивали лучше и прочнее. Указывая на эти недостатки своих учеников, Конфуций хотел, чтобы они сами сознали их и приняли меры к исправлению этих уклонений от неизменной средины (ком. П. Попова).

XIII, 14

Когда Жань Ю вернулся из дворца правителя, Учитель спросил его:

– Почему так поздно?

Тот ответил:

– Занимался государственными делами.

Учитель сказал:

– Ты занимался частными делами. Если бы дела были государственные, то, хотя я и не сам не на службе, все равно узнал бы о них.

IX, 22

Учитель сказал:

– Бывает, появляются всходы, но не цветут! Бывает, что они даже и цветут, но все же не плодоносят!

Речь идет об учениках Конфуция.

XIV, 43

Юань Жан в ожидании Учителя сидел на корточках, как варвар. Учитель сказал:

– В детстве ты не почитал старших, повзрослев, не приобрел известность, а сегодня состарившись, все не унимаешься, и ведешь себя, как разбойник.

И ударил его палкой по ноге.

Юань Жан – старый приятель Конфуция. Предполагают (П. Попов), что у него умерла мать, и он пришел к Конфуцию за помощью; но его непочтительная поза вызвала со стороны Конфуция упреки в варварстве. Также предполагают (Л. Переломов), что он отличался эксцентричностью. Так, например, он осмелился петь на гробе своей матери. На этот раз Конфуция возмутило то, что Юань Жан «сидел, как варвар», т. е. скрестив ноги, что не соответствовало ритуалу.

Заключение

Его жизнь и проповедь – ярка. Это – яркий пример того, как маг и мистик, идя на службу государству, теряет и свои магические силы и свой статус мудреца. История вернула ему этот статус – статус «Учителя учителей», но при жизни он, как видим был отторгнут многими представителями оккультно-мистической традиции Китая.

Сама проповедь Конфуция и «Лунь юй» показывают, что в Китае не существовало какой-то отвлеченной философии, далёкой от практической жизни. Китайские мудрецы умели удивительным образом связывать мир видимый, каждодневный, изменчивый и мир метафизический, вечный и неизменный, мир чистого духа и сокровенного знания.

Можно быть одновременно политиком и философом, великим стратегом и мистиком, как, например, знаменитый военачальник Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.) или как тот же Конфуций, постоянно соприкасавшись с делами управления. Такая двойственность не характерна для европейской культуры, требовавшей от человека жёсткого выбора – или политик, или отшельник. Китай же, наоборот, ставил во главу угла человека в равной степени духовного и социально активного (это отнюдь не исключало существования отшельников, монахов и аскетов). Более того, человек, не приобщённый к духовным учениям и правитель, не окруживший себя мудрецами, не мог удержаться на троне, а долг мудреца – предложить свой ум для решения политических проблем. Эти предложения делались в чисто китайской, конфуцианской манере – намёками, хитроумными отказами, т. е. с соблюдением всё того же ритуала прихода мудреца на службу, и эта машина «прихода во власть», запущенная ещё в эпоху Борющихся царств, действовала в течение многих веков.

Само же конфуцианство, представляя собой развитие и трансформацию проповеди Конфуция, оказалось не просто набором отвлечённых рассуждениями об идеалах человеколюбия, искренности и долга, но вполне практичным социальным и этическим учением. И именно под его знаком и живет современный Китай не столько жестко следуя каким-то нормам, сколько прагматично перестраиваясь под изменения ситуации и сохраняя свою национальную целостность