Тайный коридор

«Кролик, беги!» Алексей, старательно не глядя на кровать слева, выбрался из-под одеяла. Та-ак, ищем дальше. Ага, вот джинсы, на полу, под ногами. А вот рубашка – на стуле. Свитер – под стулом. А носки? Носки, носки… Один есть, в штанине джинсов. А где второй? Да вот же он, на тебе, ты спал в нем, герой-любовник! Ну вот, порядок. Куртки и шапки нет: ну, это понятно, раздевался ты у Кузовкова.

Лена, закутанная в простыню, подошла к нему, словно привидение. Звонарев обнял ее за талию, наскоро чмокнул в щеку и выбрался в коридор. Уфф! На лестничной площадке он нашел в кармане смятую пачку сигарет, с наслаждением закурил. Пальцы дрожали. Он вдруг ощутил всю тяжесть «ершового» похмелья. К Кузовкову!

Он ожидал, что Кузов все еще дрыхнет в своей комнате, в тяжком кабацком запахе винных испарений и табачного перегара, но ошибся. Когда Звонарев постучал в дверь, то услышал бодрый голос: «Кто бы ты ни был, входи!» Он вошел. Румяный Кузовков и двое вчерашних собутыльников из «Ямы» уже сидели за чисто прибранным столом, уставленным батареей бутылочного пива. Форточка была открыта настежь, в комнату мелкой крупой сыпался снег.

– «Прямые лысые мужья сидят, как выстрел из ружья»! – процитировал Звонарев. – Однако, – глянул он на часы, – семь часов! Откуда пиво в такую рань, славяне?

– Старик! – воскликнул Кузовков. – Странно сидеть с похмелья без пива, если у тебя под носом Останкинский пивной завод! Меня там по старой памяти ребята выручают. Я ведь у них работал дегустатором.

– С какой это поры грузчики называются дегустаторами?

– С той поры, – захохотал Кузовков, – как меня стали тормозить на проходной с готовой продукцией. Я выносил на себе до двадцати бутылок! Правда, по ноль тридцать три. Пришлось дегустировать, не выходя из завода! Должен же человек знать, что он таскает ящиками! А ты садись, неаттестованный, выпей пенного напитка.

«Умеет жить, собака, – подумал Звонарев, с наслаждением глотая из горлышка горьковатое прохладное «Останкинское». – Я бы до полудня вяло ходил в поисках пива, пока бы не нашел какое-нибудь кислое и теплое».

– Полегчало? – участливо осведомился Кузовков. – А теперь приготовься, скоро тебя чечены резать придут. Я вот из-за тебя встал пораньше, вооружился гранатами, – он кивнул на бутылки.

– Какие чечены? – пролепетал Алексей.

– Чеченские чечены. Не помнишь? Ты же вчера Зелимхана Яндарбиева козлом назвал, когда он приперся сюда и заявил, что мы своим шумом мешаем ему работать.

– Козлом?

А Звонарев думал, что он дедуктивным методом восстановил в целом картину вчерашнего! Нет, оказывается, были еще боковые сюжеты, покрытые мглой алкогольного беспамятства.

– Почему же сразу козлом? – искренне недоумевал Алексей.

– Ну, ты тут с Онищенкой по-хохляцки шпрехал и по инерции сказал Яндарбию: «Зелимхане, вид тяжкой праци буваюты ежики у сраци. Сидай, выпей з намы».

– А он?

– А он говорит: «Ми нэ пьем». А ты ему: «Кто это – “ми”?» – «Мусульмане. Вайнахи», – гордо отвечает тот, поглаживая этак бороду. А ты же темный человек, не знаешь, кто такие вайнахи. «Почему же сразу на х…?» – спрашиваешь. Думал, он тебя послал. – «Разве тебе бы понравилось, если бы я назвал тебя козлом?» Тот побелел. «Ты пьян, – говорит, – иди проспись». А ты, значит, у меня, как у хозяина, спрашиваешь: «Кузовков, почему сюда приходят разные бородатые козлы, называющие себя национальными классиками, и отправляют меня спать? Ты что, меня спать пригласил?» А Зелимхан тебе: «Клянусь Аллахом, за козла ответишь!» А ты берешь вот эту табуретку и тихо идешь к нему. Я не знаю, может быть, ты ему хотел предложить присесть, но он понял по-другому. Прошипел, собака: «Я тэбэ с братьями рэзить приду», – и был таков. Вот, сидим, ждем, когда тэбэ придут рэзить.

– Не придут, – махнул рукой Звонарев. – Знаю я их брата. Горец, ставший детским поэтом, – уже не горец. А ведь они все детские поэты, наши чеченцы, несмотря на свирепые морды. Заложники социалистического интернационализма! Кто их будет переводить, если они русских писателей станут резать? А если их не будут переводить, кто узнает об их существовании? «Так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледным…» Слушай, Кузов, а ты не приврал насчет вайнахов?

– Старик, – вот же свидетели сидят!

Звонарев засмеялся.

– Смешно получилось.

– Смотрите, мужики, до него дошло наконец!

От пива Алексею полегчало. Все стали казаться хорошими, даже мрачно-медоточивый Яндарбиев. Он закурил, выпил еще бутылку. Кузовков внимательно наблюдал за ним.

– Ну как, Леха? Отдохнул, расслабился?

– Даже снова устать успел. Спасибо тебе, старик.

– Не пора ли тебе ехать? – с нажимом на последнем слове спросил Кузовков.

Ехать! А он уже и думать забыл про разговор в «Яме». Но ответил так, как будто размышлял о нем всю ночь.

– Пора.

* * *