Тайный меридиан

Скорее всего, это было рыбацкое судно или теплоход, он шел совсем близко к берегу. Танжер разглядывала звездное небо, а он немного подумал об огнях – белых, красных, зеленых, синих, да и вообще любого цвета. Человек, далекий от моря, даже вообразить себе не может, что они значат для моряка. Это предельно выразительный язык, которым говорят о смертельной опасности, о вероятной угрозе, о надежде. В этом языке – поиски и обретения тяжкими ночами, среди высоких штормовых волн, в мертвом дрейфе, когда бинокль просто прирастает к лицу, а глаза напрягаются в надежде обнаружить маяк или бакен среди тысяч ненавистных, дурацких, никчемных огней берега. Существуют огни-друзья, огни-убийцы и даже огни, которые вызывают угрызения совести. У Коя был такой случай, он служил вторым помощником на танкере «Палестина», и они делали рейс из Сингапура в Персидский залив. Как-то ночью, в три часа, ему показалось, что он видел – очень далеко – две красные ракеты. Твердой уверенности в том, что он заметил просьбу о помощи, у него не было, и он разбудил капитана. Капитан, полуодетый, сонный, поднялся на мостик, осмотрелся.

Больше ракет не было, и капитан, бездушный служака родом из Гипускоа, счел неразумным менять курс, и так, сказал он, они уже потеряли много времени с того момента, когда миновали маяк Рафлс и Малаккский пролив. В ту ночь Кой провел свою вахту, не отрываясь от канала 16: вдруг услышит, как кто-то взывает о помощи? Ничего он не услышал, но тем не менее так никогда и не смог забыть две красные ракеты – а вдруг это была последняя надежда какого-нибудь моряка в отчаянном положении?..

– Расскажи, – попросила Танжер, – что происходило той ночью на борту «Деи Глории».

– Я думал, ты и так знаешь.

– Есть вещи, которых я знать не могу.

Голос ее звучал совсем иначе, чем раньше. Кой с удивлением отметил, что это был голос близкого человека, почти нежный. И от этого он заерзал на банке и даже не знал, что отвечать. Она терпеливо ждала.

– В общем, – сказал он наконец, – если ветер был такой же, как сейчас, и они шли фордевинд, то логично предположить, что капитан…

– Капитан Элескано, – уточнила она.

– Да… Капитан Элескано приказал поднять все паруса на фок-мачте и стаксели – если они у них были. Наверняка он велел не поднимать паруса на грот-мачте, чтобы бизань не мешала управлению рулем и не закрывала паруса фок-мачты; или, может быть, он убрал бизань и поставил марсель. Возможно, добавил еще парусов, хотя вряд ли он рискнул бы сделать это ночью. Можно быть уверенным только в одном – он сделал все для того, чтобы максимально увеличить скорость, не рискуя сломать поврежденные мачты.

Попутный ветер немного посвежел, волнение на море усилилось. Кой посмотрел на анемометр, а потом на огромную тень паруса. Покрутил рукоятку лебедки на штирборте, подтянул немного шкот, и «Карпанта» накренилась немного, но выиграла полузла.

– Как ты мне рассказывала, – продолжал он, остановив лебедку и закрепив шкот, – ветер был посильнее, чем сейчас. Сейчас у нас ветер шестнадцать узлов, что означает четыре балла по шкале Бофора…

А у них, вероятно, было узлов двадцать или чуть больше, то есть пять или шесть баллов. Разумеется, они шли быстро, фордевинд, и быстрее, чем мы сейчас, слегка накренившись на штирборт.

– Что они делали?

– Спали, наверное, совсем немного, особенно два твоих иезуита. Разумеется, все пристально следили за преследователем, хотя вряд ли могли его различить в темноте. Если в это время светила луна, с юта они могли иногда видеть его паруса… Оба шли без огней, чтобы не выдавать свое местоположение. Вахтенные стояли у мачт, подремывая или поглядывая назад, в ожидании, что им прикажут подниматься по вантам… Остальные – возле орудий: их предупредили о возможном нападении корсара. Капитан – все время на мостике, смотрит не отрываясь назад, прислушивается к тому, как трещат мачты, как полощут паруса… Рулевой – на руле, держит курс… В ту ночь, конечно, на руле был лучший рулевой.

– А юнга?

– Где-то возле капитана и шкипера, в ожидании приказаний. Записывает в вахтенный журнал все, время, лавировку… Это ведь был еще мальчик?

– Пятнадцать лет.

Кой услышал нотку жалости в ее голосе. Она чуть не сказала: совсем еще ребенок. А он подумал, что, во всяком случае, паренек остался в живых, и, быть может, именно для того, чтобы рассказать о гибели «Деи Глории».

– В те времена в море уходили в десять – двенадцать лет, обучение ремеслу начиналось рано. Он, наверное, был в восторге от приключения. В таком возрасте страха еще толком не чувствуют. А этот был уже ветеран – два-то раза он уж точно пересек Атлантику.

– Умница он был – очень точно все описал. Только благодаря ему мы и сумели, хотя бы приблизительно, восстановить ход событий. И благодаря тебе.

Кой поморщился.

– Я могу только представить себе, как происходило то, о чем ты рассказываешь.

Розовые отсветы из люка по-прежнему падали на лицо Танжер. Она так жадно слушала его объяснения, с таким вниманием, какого к своей персоне он на берегу ни разу не ощущал.

– А что было на шебеке?