Тайный покупатель

Не спалось… Ни в одном глазу сна и боль – голова, бедная моя голова… Затылок ломило. На следующий год все эти круги ада придётся проходить по новой, при том, что я выдала свой максимум на экзамене, я так хотела пробиться на бюджет, что сама удивлялась работоспособности. Пересдать рисунок, черчение, композицию – не факт, что сдам лучше, на ЕГЭ мне крупно повезло, больше баллов я не при каком раскладе не наберу, хоть сто лет читай все эти повести печальные на свете. Внутренние испытания − рисунок, черчение, композицию – не факт, что сдам лучше на следующий год. А конкурс год от года растёт. То есть образовался тупик. В котором виновата прежде всего я сама. Надо было ехать на электричке. Воистину, когда бог хочет наказать человека, он отбирает у него разум – где-то я такое слышала, не помню где. А если на следующий год сократят число бюджетных мест? Ой-й… Тут меня как током ударило − осенило, как Ньютона и Менделеева, и того писателя, который увидел на столе коробочку и понял что это должна быть пьеса − он мне в ЕГЭ попался и можно сказать спас меня, я его только и любила читать.

Я спрыгнула с софы, поражённая вспышкой озлобленной бьющейся в агонии спасительной мысли. А что если написать в институт? По электронке. Напишу: так, мол, и так, такая вот ситуация, вдруг у вас там местечко освободится, вдруг кто-то доки заберёт, имейте меня в виду. Я включила ноут, села и написала, отправила – дело десяти минут. Потом я решила завтра, точнее в понедельник, съездить и написать письменное прошение на имя ректора – это меня ни к чему не обязывало. Бабушка названивала и названивала, я не брала трубку, я ей всё рассказала, пока сидела под стеклянными дверями, сил разговаривать не осталось. Бабушка успокаивала:

− Я виновата. Мы сейчас люди безмашинные, три женщины, папа твой продал драндулет. Слышу в посёлке: пробки, пробки, они меня не касаются, не сообразила. А ты по этому направлению ехала, по нашему направлению.

Что ей теперь-то ближе к ночи надо? Может, что-то посоветовать, успокоить, но я написала ей, что дома, а завтра вернусь на дачу, и больше не хотела говорить. Что тут говорить-то в такой ситуации? Нечего говорить.

Но вот вернулась домой с работы мама, она всё знала, бабушка ей сообщила. Мама села рядом со мной на софу и сказала:

− Не свезло.

Я бы так не смогла, я бы на месте мамы начала изводить меня вопросами, которыми поедом ела сама себя: почему не подумала, зачем вообще, когда одно место осталась, ждала: проходила первой волной в тот подмосковный, надо было туда сразу и нести, не ждать эфемерных возможностей…

Задним умом все сильны, я тоже, но мама – это не я, она спокойно переносила всё, мой провал был не первый и не самый провальный в её жизни. Папа приполз под утро после какого-то слёта бардов (они у них всё лето эти слёты), желчно проскрипел:

− Лучше учиться надо было.

Лучше учиться, помалкивал бы, сам к общему знаменателю забыл, как дробь приводить, однажды его протестировала, просто поржать. Он сложил отдельно числители и отдельно знаменатели – умора, так ещё с таким серьёзным авторитетным видом, музыкант хренов, гитарист.

Мама обняла меня.

− Плохо, что ты никогда не плачешь, − сказала она, помедлила, обернулась – не слышит ли папа и затараторила: – и правильно делаешь, жизнь у нас с тобой такая, что можно плакать не переставая. Но я верю, Тоня, это временно. Расплатимся с кредитами, ты поступишь на следующий год. Я на работе поспрашивала – много кто со второго года поступает, а то и с третьего. Что ж поделать, раз ты выбрала рисование.

− Мама! Я бы выбрала черчение, но где черчение, там нереально поступить и там тоже рисование.

− Но где-то ты сдавала и черчение. Или я путаю? − это мама про универ номер три, я там на пятидесятом месте оказалась из двенадцати бюджетных.

− Да. Сдавала. Но мне там на шрифтах мало поставили. Да и черчение там специфическое: технический рисунок плюс воображение.