— А насчет поединка с Вольфгангом фон Барнхельмом, — продолжал штандартенфюрер, — тут ты не совсем прав. Мне, конечно, приятно было покрасоваться перед твоей женой и провозгласить ее королевой турнира. Но, вообще-то, на ристалище я выехал с другой целью: заткнуть рот рейнскому мальчишке. Сопляк Вольфганг слишком много болтал о епископском обозе. Пока до него самого и остальных не дошло, что мантию Вильгельма Моденского надел наш человек, нужно было действовать. Надеюсь, этот влюбленный и не в меру прыткий юноша благополучно сдох от ран…
Бурцев снова промолчал. Отрадно, что надежды мерзавцев сбываются не всегда и не во всем.
Вестфалец выждал немного. Продолжил:
— Ладно, друг мой, могу вас обрадовать. У меня есть все основания полагать, что до пыток вашей обожаемой супруги дело не дойдет. Агделайда — очень болтли… пардон, разговорчивая девушка. Она уже поведала мне о ваших подвигах на Добром поле под Легницей и об убийстве первого переговорщика цайткоманды…
Первого переговорщика? Надо полагать, речь шла об эсэсовце, зарубленном Бурцевым в подвале Взгужевежи…
— О гибели Конрада Тюрингского Агделайда рассказала тоже. И о сражении за Взгужевежевскую крепость, где вы так ярко себя проявили — тоже. Насколько я понял из ее слов, в том бою вы умело обращались не только с «МП-40», но и с гранатами, и даже с фаустпатроном. Надеюсь, если впредь правильно задавать девочке наводящие вопросы, она выболтает все остальное. Выболтает по собственной воле и без принуждения.
— Она больше ничего не знает, — угрюмо произнес Бурцев.
— Не убедительно. Агделайда ваша жена, а жены, как правило, знают о своих мужьях все или почти все. Жены любопытны, жены задают много вопросов, жен трудно провести — они слишком хорошо чувствуют ложь. Да и вообще обманывать жен нехорошо, полковник Исаев.
— Я не полковник Исаев, — устало выдохнул Бурцев.
Может быть, Аделаида — и не совсем обычная жена, но дочь Лешко Белого никогда особенно не интересовалась прошлым супруга. Еще в самом начале знакомства ее удовлетворило объяснение, что Вацлав — русич. На этот счет и были списаны княжной все мужнины странности. «Ох, эти дикие сумасшедшие русские»… — сетовала порой она. Даже стрельбу из «шмайсера» и гранатомета Аделаида восприняла как какую-то разновидность новгородской магии. Он едва убедил полячку, что ответственность за все эти колдовские штучки целиком и полностью лежит на мертвом пленнике тевтонов — фашистском хрононавте. И все же после сражения за Взгужевежу княжна заставила его читать очистительные молитвы во искупление грехов. Пришлось полночи повторять за Аделаидой душеспасительные формулы на латыни. Но разве поверит всему этому фон Берберг?
— Я не полковник Исаев, — повторил он. — Я не разведчик. И я не диверсант, Фридрих.
— Еще менее убедительно. Что же вы тогда делаете в прошлом, полковник? Почему вставляете палки в колеса цайткоманде? По вашей милости мы, между прочим, потеряли на Кульмском ристалище четырех человек. У нашего падре прострелено плечо и раздроблена кость предплечья. Вы хороший стрелок, а у нас здесь не так много людей, чтобы ими разбрасываться.
— Ну, конечно, — не удержался от ехидного замечания Бурцев. — Пока ваш командир в епископской мантии выведен из строя, всей зондеркоманде придется тяжко.
— Цайткоманде, — сухо поправил фон Берберг. — Только не тешьте себя напрасными иллюзиями, полковник. Сутану его преосвященства Вильгельма Моденского носит всего лишь бывший хеереспфаррер — военный священник, разочаровавшийся в христианских бреднях и приданный цайткоманде для тактического руководства небольшим кульмским подразделением и консультаций по вопросам веры. В таких консультациях мы остро нуждались на начальном этапе сотрудничества с ливонскими крестоносцами. К тому же бедняга идеально подходил на роль папского легата.
— И больше не подходит?
— Со своим главным задание святой отец уже справился — от имени Святого Рима он успел публично благословить власть фон Грюнингена и оружие Третьего Рейха. Ударная группа цайткоманды во всеуслышание объявлена небесным воинством. Недовольные таким исходом мертвы, а те, кто остался в живых, помалкивают в тряпочку. Так что гросмейстерство Дитриха — дело решенное. Никто отныне не осмелится помешать фон Грюнингену руководить орденом. А нам — руководить фон Грюнингеном.
— Думаете, он позволит это?
— У него нет выбора. Этот ливонец слишком многим нам обязан. Он хорошо осведомлен о наших возможностях и не захочет лишиться поддержки столь могущественных союзников. А союзники ему нужны, поскольку фон Грюнингену грозит костер.
— Так он все-таки продал душу дьяволу? — ощерился Бурцев. — В этом его, кажется, обвиняли сегодня на ристалище?