Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

Думаю, за последним предложением стоял Литвинов, напугавший несведущих в международных делах Молотова и Кагановича перспективами осложнения отношений с Лигой Наций. Сталин отреагировал немедленно: «Непонятно, почему должен отпасть вопрос о заезде Крестинского. Какое нам дело до Лиги Наций и почему мы должны произвести демонстрацию в честь оскорбленной Лиги и против оскорбившей ее Германии?» (20). Советское руководство относилось к Лиге Наций без малейшего пиетета, что выразилось, например, в отказе от участия в работе ее комиссии по расследованию японско-китайского конфликта в Маньчжурии. Отчет комиссии в «Известиях» высмеял не кто иной, как Радек. Литвинов же считал необходимым добиться принятия СССР в Лигу и на сей раз убедил Сталина: Крестинский в Берлин не поехал, а советская пресса продолжала нагнетать страсти вокруг Лейпцигского процесса о поджоге рейхстага.

Впрочем, заявления советских газет, даже если они делались такими авторитетными людьми, как Радек, не стоило однозначно принимать на веру, тем более что в частных беседах те же самые люди порой говорили прямо противоположное. Советник германского посольства в Москве Густав Хильгер вспоминал: «Общаться с Радеком было очень приятно из-за блеска и оригинальности, с которыми он высказывал свои суждения, и поразительной откровенности, которую он проявлял при обсуждении самых спорных и щекотливых политических проблем. Однако для нас самым важным было осознание того, что у этого профессионального революционера и убежденного интернационалиста была одна большая слабость: Германия. Польский еврей из австрийской Галиции чувствовал себя связанным с Германией крепчайшими культурными нитями и говорил по-немецки лучше, чем на любом другом языке. Он был для нас самой полезной связью в Москве. Хотя его журналистская деятельность и постоянное вмешательство во внутренние дела Германии[14] часто ставили германско-советские отношения в затруднительное положение, мы всегда могли рассчитывать на его помощь, имея дело с советским правительством в трудных случаях» (21).

В августе 1934 г., когда отношения, казалось, были безнадежно испорчены, Радек пригласил на дачу профессора Теодора Оберлендера из Кенигсбергского университета[15] и пресс-атташе германского посольства Баума. Хильгер, которому Баум рассказал эту историю, предполагал, что инициатива исходила от Оберлендера, специалиста по русским делам и друга гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха (будущий палач Украины, в молодости близкий к национал-большевистскому крылу НСДАП, тогда считался носителем чуть ли не просоветских взглядов). В ходе беседы Радек восторженно отзывался об организаторских талантах новой власти и об энтузиазме молодежи в коричневых рубашках, говорил, что верит в германский народ, но сомневается в прочности режима, если тот не изменит отношения к СССР. Все это произносилось в присутствии Бухарина, ярого антинациста и критика геополитики (22).

В ноябре 1932 г. в Москве проездом в Женеву побывал Мацуока Есукэ, назначенный главой делегации на ассамблею Лиги Наций, которой предстояло принять решение по маньчжурскому вопросу. У японского проекта шансов пройти не было, а иной вариант Токио не устраивал. Мацуока был готов «хлопнуть дверью», понимая, что входит в историю. Он решил получить от путешествия все возможные политические дивиденды и попросил о встрече со Сталиным. Сталин его не принял, сославшись на занятость в преддверии октябрьской годовщины (хотя пятью годами ранее в этот самый день нашел время для разговора с Кухара), но с визитером общались Литвинов, Карахан и Радек. Наркоминдельцы напомнили ему про двусторонний пакт о ненападении, заключить который Москва предложила еще в конце 1931 г., но так и не получила официального ответа. Радек пошел дальше, заговорив о возможности договора между СССР, Японией и Маньчжоу-го (23).

Признание нового государства де-юре, чего добивался Токио, стало бы платой за пакт с СССР, на который японское правительство не хотело идти. Согласие Москвы на обмен консулами и совместное управление КВЖД уже выглядели признанием Маньчжоу-го де-факто. «Советская Россия явно предпочитает Маньчжоу-го анархии и дурному правлению китайских военных диктаторов. Более того, можно сказать, что нынешнее отношение обоих правительств — японского и советского — к Маньчжоу-го являет собой один из немногих примеров, доказывающих, что „капиталистическое“ государство может вполне дружески сотрудничать с коммунистическим в том случае, когда ставки велики… Не столь важно, будет Маньчжоу-го признано или нет, пока Япония и Советская Россия могут поддерживать и укреплять свое согласие для защиты нового государства… и поддержания мира и порядка на прилегающих территориях» (24). Разумеется, Радек говорил не от своего имени. Через несколько дней Карахан вернулся к этому в беседе с поверенным в делах Амо, но Токио хранил молчание. К решительным действиям там перешли только в конце года, после восстановления советско-китайских дипломатических отношений. Пакт был однозначно отвергнут.