Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

Японцы любят давать политикам прозвища — обычно тем, кто хоть как-то себя проявил, обладал индивидуальными особенностями, которые можно обыграть. Коноэ отличался высоким ростом, стройной фигурой, на которой равным образом органично смотрелись кимоно и фрак, аристократическими чертами лица, хрупким здоровьем и повышенной возбудимостью. Рожденный под знаком Весов, он был подвержен частым переменам настроения, впадал в хандру и ссылался на нездоровье, когда надо было принимать решения, за что был прозван «меланхолическим принцем», а его «слабая воля» стала притчей во языцех у мемуаристов и политологов. Зато его военный министр и преемник на посту премьера генерал Тодзио Хидэки с юности носил выразительное прозвище Бритва, отражавшее главные черты его характера — бескомпромиссность и прямизну суждений, решительность поступков, личную храбрость и, увы, ограниченность. Мацуока был известен как «господин сто тысяч слов» и «говорящая машина». Британский посол в Токио сэр Роберт Крейги сказал о нем: «Я никогда не встречал человека, который говорит так много, чтобы сказать так мало». Современный биограф расставил акценты по-иному: «Он был первым и самым успешным медиа-министром иностранных дел Японии. Когда Мацуока говорил, мир внимал» (1).

Коноэ и Мацуока часто сравнивали. Главным образом потому, что в качестве высших руководителей японской политики в 1940–1941 гг. они причастны ко всем важнейшим событиям этого критического периода. Но еще и потому, что их «тандем» представляет собой слишком благодатный материал и для историка, и для психолога. Коноэ не хотел и не мог быть диктатором. Мацуока мечтал об этом. Знаток эпохи Джон Толанд удачно определил одно из главных различий в характере этих людей: «Коноэ слушал практически всех, Мацуока практически никого». При этом тихий интроверт Коноэ относился к людям с гораздо большим недоверием, нежели пылкий экстраверт Мацуока.

Они познакомились в 1919 г., во время Парижской мирной конференции. Дипломатическая карьера Мацуока подходила к концу: к 38 годам пассионарный выпускник Орегонского университета дослужился до начальника отдела и решил оставить МИД, где у «чужаков» не было шансов. Коноэ, напротив, лишь недавно занял наследственное место в палате пэров. В политических кругах он считался учеником и протеже «государственного старейшины» князя Сайондзи (лидера атлантистов), назначенного главой делегации на конференцию и ваявшего молодого принца с собой.

Накануне отъезда в Европу Коноэ написал для влиятельного токийского журнала «Япония и японцы» статью «Против англо-американского мирового порядка», опубликованную 15 декабря 1918 г. (2) и вызвавшую недовольство Сайондзи. Почему?

Коноэ не отрицал ответственности Германии за начало войны, но не без иронии замечал: «Германия, нарушитель мира, может быть названа врагом гуманизма, только если принять как данность, что довоенная ситуация в Европе была наилучшей с точки зрения гуманизма и справедливости. Но кто на земле решил, что ситуация в предвоенной Европе была безусловно идеальной и что нарушитель сложившегося положения заслуживает имени врага человечества?». Он говорил об «имущих» и «неимущих» державах, видя в их противоречиях основную причину конфликта: одни раньше включились в «мировое состязание», другие по разным причинам опоздали. Не слишком оригинально, если вспомнить ленинскую теорию империализма. Читал ли Коноэ Ленина? Выводы он, однако, делал совсем иные: борьба Германии за «место под солнцем» и «жизненное пространство» была справедливой и закономерной, но велась «неправильными» средствами. С окончанием войны положение в принципе не изменилось, и державы по-прежнему делятся на «имущие» и «неимущие»: первые заинтересованы в сохранении достигнутого в результате войны status quo, вторые не могут смириться с ним. К последним автор относил и Японию, которая осталась столь же «неимущей», как и до войны.