Тайный сообщник

Так говорили обо всем этом близнецы. Они были глубоко убеждены в истинности своих слов, и это пробудило в их старом друге чувство долга. Он решился на эксперимент, будучи уверен, что тот себя оправдает и юноши исцелятся от своей навязчивой идеи. Никто из домочадцев ничего об этом не знал: план разрабатывался тайком от лишних ушей.

В библиотеке – самой тихой комнате в доме – были зашторенные полукруглые окна с выступом, толстые ковры и массивные двери. Вдоль стен тянулись ряды книг, а в просторном открытом камине из кирпича, потрескивая, пылали поленья – осенний вечер выдался прохладным. Подле камина и собрались все трое: священник негромко читал вслух из Книги Иова, а Эдвард и Эрнест, облаченные в смокинги, внимали ему, сидя в глубоких кожаных креслах. Темноволосые, с бледными лицами, одинаковые, как две горошины, братья походили на кембриджских студентов последнего курса, коими, собственно, они и являлись. Лампа с абажуром, стоявшая за спиной священника, оставляла большую часть комнаты в тени. Голос чтеца звучал ровно, даже монотонно, и все же в нем ощущалась какая-то подспудная тревога; и хотя глаза мистера Кертиса почти не отрывались от страниц, он подмечал каждое движение юношей и каждую перемену в выражении их лиц. Он старался навеять на них скуку и вместе с тем ничего не упустить, с таким расчетом, чтобы не быть застигнутым врасплох, а увидеть все, что, паче чаяния, станет происходить, с самого начала. В таком мнимом спокойствии текли минуты; миновало одиннадцать часов, стремительно приближалась полночь.

Рассказ мистера Кертиса об этом горестном и жутком случае содержит нечто оригинальное: то, что свершилось далее, свершилось без малейшего предупреждения или вступления. Не было никаких постепенно нараставших зловещих предчувствий, никакого странного сквозняка, убывания тепла или света, никакого дребезжания окон или таинственного стука мебели. Ужас в своих черных одеждах обрушился на сцену внезапно, безо всякой подготовки.

Священник читал уже довольно долгое время, и порой то один, то другой из близнецов (как правило, это был Эрнест) вставлял свои замечания, тем самым давая понять, что уже не испытывает страха. По мере того как до означенного часа оставалось все меньше и ничего не происходило, юноши чувствовали себя все более непринужденно. Эдвард даже начал клевать носом и в конце концов за несколько минут до полуночи провалился в сон. Эрнест, позевывая, растянулся в большом кресле.

– Ничего не случится, – произнес он, заполняя возникшую паузу. – Ваше благотворное влияние предотвратило беду. – Теперь он даже смог рассмеяться. – Какими же суеверными ослами мы были, не правда ли, сэр?..

Кертис, отложив Библию, пристально посмотрел на него в свете лампы. Ибо в этот самый момент, не успел еще Эрнест договорить, произошла резкая и жуткая перемена, столь молниеносная, что священник, как ни готовился, был застигнут врасплох и ни о чем не успел подумать. Согласно его рассказу, в библиотеке, где и без того было тихо, разверзлась абсолютная, глухая тишина – тишина столь глубокая, что в сравнении с нею прежнее безмолвие показалось шумом; и из этой всепоглощающей тишины в пространство комнаты проникло Нечто – живое, омерзительное, тусклое, неподвижное, ужасающее. Как будто огромные моторы, запущенные на полной скорости и под предельным давлением, но притом слишком искусные и быстрые, чтобы можно было уловить их работу, явились из пустоты и обрушили на них свою мощь. «Это напомнило мне, – говаривал позднее священник, – паровые турбины “Мавритании”, зажатые в ореховую скорлупу, однако ничуть не терявшие заложенной в них неслыханной силы».

– Не правда ли, сэр? – повторил Эрнест, все еще смеясь.

И Кертис, ничего не ответив вслух, услышал истинный ответ в собственном сердце: «Потому что все уже случилось – именно то, чего вы боялись».

И тем не менее, к величайшему изумлению священника, Эрнест все еще ничего не замечал – ничего!

– Смотрите, – добавил он. – Эдди спит как сурок. Должно быть, ваше чтение подействовало на него как снотворное, сэр! – И юноша опять засмеялся – беспечно, даже глуповато. Но теперь его смех звучал неприятно, поскольку священнику стало ясно, что сон старшего из близнецов был либо притворным, либо неестественным.